Забайкальская миссия. (письмо из посольского монастыря).
Три письма получил я от вас с настойчивой просьбой как можно больше и чаще писать о Забайкальской миссии. Не могу не признать основательности ваших доводов и необходимости извещать о действиях наших миссий, так мало известных в самой России; особенно не могу не согласиться с приведенными вами доводами присиопамятного основателя Алтайской миссии, архимандрита Макария. Но вы, кажется, полагаете, что стоило только нам переплыть через Байкал, и язычники тотчас пойдут к крещению по первом представлении Евангельской истины их здравому смыслу. В самом деле, какая противоположность между светом Евангельской истины и тьмою грубого шаманства! И чего бы кажется легче убедить шамана переменить нелепое суеверие на непреодолимую истину святой Веры? – Так, большей частью, и судить издали, так отчасти судил и я. Но трехмесячный опыт достаточен был для того, чтобы не умом только убедиться, а всею душей почувствовать всю глубину и силу слов Господа: никто же может прийти ко Мне, аще не Отец пославый Мя привлечет его (Ион 6,44). Есть шаманцы ( не говорю о буддистах – ламайцах), которые сами не раз читали св. Евангелие, и все таки не только не расположились к вере в Евангелие, но еще с каким то непостижимым изуверством стоят за свое суеверие. Такие явления, понятные истинным христианам, разрушают всякую уверенность в достаточности собственных наших сил к обращению суеверов и побуждают больше всего молить Господа, чтобы Он Сам, ими же весть судьбами, привел заблудших на путь правый и просветил светом Своего Евангелия. Впрочем, в удовлетворение вашей настойчивой просьбы, я решил написать вам не об успехах своих, до которых еще далеко, и даже не о деле, которого, можно сказать, почти еще не было, а о первом знакомстве с делом, — с обещанием, в случае ошибочности первого взгляда, исправить его впоследствии. Может быть, письмо будет слишком длинно; но таково свойство первого впечатления, что невольно заставляет быть многословным.
В посольский монастырь, первый стан Забайкальской миссии и назначенное мне местопребывание, я прибыл вечером 2-го июня. Две каменные церкви его с такою же оградой и поставленными на переднем фасаде настоятельскими кельями, окруженные высокими кедрами, издали приветствовали меня в моем плавании по Байкалу. Поставленный на берегу моря (так здесь принято называть Байкал), монастырь кажется как бы плавающим по морю. А под осиянем вечерних лучей солнца, с своими блестящими церквами, он мне казался горным Иерусалимом, сходящим с небес, который тайнозритель Иоанн созерцал в своем видении. Я молил Господа, чтобы Он соделал его горою Сионской, градом Бога живого, к которому должны приступить все заблуждающие во тьме языческого суеверия.
Назначение служить просвещению Верою монголов-бурят посольский монастырь получил при самом своем основании. В 1671 году здесь основалась первая Забайкальская миссия, состоявшая из десяти монахов (под начальством игумена Феодосия) и прибывшая за море из Москвы по велению царя Федора Алексеевича и по благословению патриарха Иакима. И после этого монастырь долго удерживал свое миссионерское назначение за Байкалом; несколько времени находился также в заведывании начальника Пекинской миссии, управлявшего им через наместников. Внешним устройством своим он обязан лицу, имеющему также важное значение в истории русских миссий. Это был «купчина Пекинского каравана» Григорий Афанасьевич Осколков, известный ходатайством перед китайским правительством о дозволении России держать свою миссию в Пекине. На обратном пути из Пекина он умер в Монголии, а тело его привезено в Посольский монастырь, где благодарная братия устроила над могилою его каменную часовню и доселе поминает его, как создателя и благотворителя своей обители.
По прибытии в монастырь, я горел желанием поскорее видеться, и беседовать с своей, непросвещенной светом истиной Веры, паствой. Случай представился скоро. Через пять дней по прибытии, я приглашен был в ближайшее к кочевке кударинских бурят селение (Творогово), в тридцати верстах от посольского монастыря, для служения по случаю храмового праздника и ярмарки. Местный священник, знакомый со всеми инородческими властями, обещался в собственном доме познакомить меня с тайшей, зайсанами и шуленгами, которые, по его словам, непременно должны были прибыть на ярмарку и даже быть в церкви. Я уже обдумывал: что буду говорить с ними об истине христианства и об из заблуждении. Но расчет наш оказался не верен. Вероятно, наперед узнавши о моем приезде, из властей никто не являлся на ярмарку, а простые буряты держали себя слишком далеко, чтобы иметь случай беседовать с ними. Огорченный первой неудачей, я решился ехать за Селенгу совсем с другой целью, и здесь, сверх ожидания, встретил две больших толпы бурят. Возвращавшиеся с ярмарки буряты сошлись со мной на перевозе, и как ни старались уклониться от меня, я нашел случай заговорить с ними о Вере. Ответ на мои слова у всех был один: «Бог дал семьдесят семь языков и семьдесят семь вер. Вы – русские: вам Бог дал и веру русскую; а нам, бурятам, дал бурятскую». На это возражение, казалось, нельзя было отвечать иначе, как отвечают мнимым прогрессистам, проповедующим ту же самую мысль, только несколько обще и отвлеченнее. Но буряты понимали веру гораздо обширнее, относя к ней весь свой быт со всей обстановкой, в отличии от быта и образа жизни русских. Потому они стали ссылаться на свое неуменье жить по русски, есть хлеб и жить в домах, вместо юрт. Впрочем, в заключение, объявили, что если велит креститься царь и крестятся из начальники, то и они не откажутся от крещения.
Понятие о вере, как о всем народном быте, со всею его обстановкой, обыкновенное у всех младенчествующих народов, у бурят-шаманцев и ламайцев – могло сложиться и вследствие местных обстоятельств, — потому что доселе всякий крещенный бурят выселялся из своего улуса к русским и делался русским не по вере только, но и по всему образу жизни; и вы сделали бы тяжкое оскорбление крещенному буряту, назвавши его бурятом, а не русским. Переселение это делается сколько по естественному расположению, с переменою веры, переменить и жизнь, столько же и по нужде. Крещенный бурят среди не крещенных есть всегдашний исповедник, если не мученик, особенно среди ламайского населения, и самая бдительная и ьлагомерная полиция не может защитить его от притеснений его бурятских начальников и простых бурят. Как вредно такое положение крещенных бурят в деле распространения христианства, я не раз испытал сам. После нескольких слов о вере, бурят непременно задает вопрос: что ему делать, если не согласится с ним креститься жена и дети? Мне случалось встречать бурят, давно расположенных к христианству, даже перенесших много оскорблений за свои убеждения, и все еще остающихся некрещеными, потому что или переселение было бы для разорением, или не могут убедить креститься свое семейство. Нельзя не пожелать, чтобы гражданское начальство, в видах самой гражданской цивилизации поставляло везде тайшей и других начальников из крещенных бурят, или так называемых оседлых ясачных инородцев, которые своим примером и влиянием скорее ввели бы между инородцами оседлую жизнь, и уничтожили бы то сочувствие к Монголии, которое ламайцы доселе питают к ней, как родине своей веры.
Так как, по словам первых моих знакомцев из бурят, дело обращения к христианству стоит за начальниками; то я решился обратиться и к ним с Евангельскою проповедью, и 24-го июня нарочно приехал в Кударинскую степную Думу. По случаю потопления цаганского улуса от бывшего прошлую зиму землетрясения, при думе теперь живет много бурят переселенцев, и в числе из сам Тайша Залхан Хамаганов, более других пострадавший от наводнения. Потому сделать сообщение бурятам здесь было легко, и тайша для собеседования со мной, действительно, собрал большой суглан, так что все не могли поместиться в довольно обширном здании думы.
Беседа моя к собранию продолжалась около часа, если не больше. Все слушали с заметным вниманием, — особенно когда я говорил о постигшем их бедствии от землетрясения, как вразумлении Божьем к принятию святой Веры, и о своем назначении, с настоящего года, быть для них учителем Веры. Некоторые, по забывчивости, даже в слух выражали одобрение на слова мои, но когда я к концу беседы попросил каждого высказать свое мнение, все оказались незнающими русского языка, кроме тайши, который на этот раз постыдился притворяться. Это обыкновенная уловка бурята – притворится не понимающим, когда не хочет дать ответа. Бурят – поважнее, обыкновенно, говорит через переводчика, чтобы показать свою важность, потому что, по азиатским понятиям, гораздо важнее говорить через переводчика, чем непосредственно, или для того, чтобы иметь время обдумывать ответ. Узнавши эту привычку, после я всегда старался прежде всего заставить бурята говорить по русски, и для этого начинал разговор о чем-нибудь таком, о чем он охотно заговорить может, и потом уже переходил к разговору о Вере. Относительно кударинских бурят мне прежде всего известно, что все они, не исключая женщин и детей, более или менее знают по русски. Потому, не смотря на отказ из говорить со мной, я продолжал еще несколько времени свою беседу, чтобы по крайней мере оставить у них в памяти истину Евангельскую, в надежде возвращения посеянного семени благодатью Божьею. После мне сделалось известно, что тайша, не смотря на свое редкое бурята образование, фактически преданный шаманству, собрал на суглан таких лиц, на обращение которых всего менее можно было рассчитывать. Наконец, выразивши собранию сове желание чаще быть у них для собеседования о Вере, я отправился к шуленге (родовому голове) Сувору Соктоеву, не бывшему на суглане, но, как мне сказали, расположенному к христианству.
Фанатическая преданность шаманству тайши Залхана Хамаганова (говорят, он сам шаман), кажется, много вредит распространению христианства между кударинскими бурятами. Мне сказали, сто Сувор Соктоев еще в прошедшем году на суглане объяснил миссионеру протоирею Доржееву о своем намерении принять христианство. Объявляя об этом публично, он надеялся, что вслед за ним тоже объявят и другие. Но когда увидел, что его никто не поддерживает, и сам остался в нерешительности.
Шуленга встретил меня за забором своей юрты и много извинялся, что принимает в летней кочевой юрте, а не в зимовье, которое у него устроено по русски. В переднем углу, я видел у него ламских бурханов (кумиры буддийские) с жертвами перед ними (вода и яровая рожь в медных чашечках и китайские курительные спички). Сувор давно понял нелепость шаманского суеверия и давно переменил его на ламское. На вопрос мой, знает ли он свою новую веру, шуленга с откровенностью отвечал: «во тьме ходим! По русски я читаю, а по монгольски не учился, и потому знаю только то, что говорили мне приезжие ламы». На приглашение принять христианство, которое ему более известно, чем ламство, Сувор отвечал, что он давно бы готов креститься, но отец не дает на то благословения, — которое, прибавил он, и христианская вера велит уважать. Но отец его еще прежде дозволил креститься своей жене, матери Сувора. Следовательно настоящая причина отказа была не та. Не говоря о затруднении, в какое он мог поставить себя, по принятии христианства, к своему начальству, шуленга не решился принять христианство еще по семейным обстоятельствам. У него две жены, равно любящие его и любимые им; с принятием христианства он должен будет отказать одной. Он сам потом высказался, что когда в первый раз объявил о своем желании креститься, то домашние оплакивали его, как мертвого. Ноелику ни ламская ни шаманская вера не учит многоженству; то незаконно ли было бы воспретить инородцам эту вольность, так вредную во всех отношениях?
Опубликовано 9 марта 1863 года.