Олекминская тайга. Очерки. Часть 1.
Открывая доступ в Сибирь, славный покоритель ее, Ермак Тимофеевич, никогда, вероятно, не думал, что он дарит России такие громадные богатства – я говорю собственно о золоте – и, вероятно, тоже не думал, да в то время и не мог думать, что в покоренной им стране, почти на всем ее протяжении, в каждом ее уголке будут господствовать самые необузданные и дикие страсти, сопровождающие, обыкновенно, разработку презренного, но благородного металла, — золота… А между тем они господствуют, вот уже полувека, подвигаясь постепенно от запада к востоку и сосредоточившись теперь в Якутской области. Взгляните на карту Азиатской России, отыщите на северо-востоке Сибири громадную гористую область Якутскую. Собственно говоря ее юго-восточный угол, и, не смотря на полнейшую его пустынность, по данным географии, вы будете видеть перед собой местность, на которой разыгрывалась и разыгрывается одна из возмутительнейших эпопей сибирской жизни. Этот уголок есть известная всей Сибири и даже прилегающим к ней губерниям Европейской России знаменитая Олекминская тайга, или, как ее обыкновенно называют, — «Олекма». Это какая-то воображаемая обетованная земля, к которой стремятся помыслы большей части служащего и работающего элемента Сибири. Попасть на Олекму – значит, по мнению большинства разбогатеть. А скажите: кому в наше время, когда «деньги – все», не хочется разбогатеть, а в особенности разбогатеть легко и скоро. Но… «славны бубны за горами» — говорит пословица, и на этот раз она оказывается как нельзя более непогрешима… Впрочем, кому не надоест дочитать до конца эти строки, тот сам убедится, — справедливо или нет сказанное мной?
1.
Приступая к описанию Олекминской тайги, я должен познакомить читателей, хотя поверхностно, с ее географией. Вся тайга делится на две половины, которые в официальном языке носят названия: «Витимской» и «Олекминской» систем, судя по тому, в которую из этих рек течет каждая из золотосодержащих речек; на языке же обыденном они называются «ближней» и «дальней» тайгами. Первой была открыта Олекминская система (дальняя тайга) и поэтому она первая и начала упадать (что в настоящее время очень заметно), повинуясь общему для всех сибирских золотых систем роковому закону: открытие – апофеоз развития, достигающий иногда баснословно богатых дел, а затем – более или менее быстрый, но всегда окончательный упадок и в заключение полнейшее запустение и заброшенность… И все эти пертурбации в каждой системе происходят всего в течении двух-трех десятков лет (редко немного более)…
Описывая условия жизни Олекминской тайги, не буду касаться, так называемого, собственного «горного» дела и постановки его. А постараюсь только познакомить читателя я условиями собственной жизни и службы на приисках в тех видах, что может быть мой рассказ предостережет многих из тех, которые (и этому много примеров), не довольствуясь подчас хотя не богатым, но обеспеченным существованием, часто бросают не говорю службы, и даже хозяйства, распродают последний домашний скарб и, преодолевая массу препятствий и неприятностей, проходя через сотни мытарств, тащатся на пресловутую Олекму, в чаянии сколотить там копейку и обеспечить, таким образом, себе в будущем безбедную (а по предположениям многих – богатую) жизнь… Но, увы! в большинстве случаев, и в большинстве огромном, — все эти надежды оказываются мыльным пузырем и вслед за ними – горьким разочарованием наступает для подобных искателей счастья период вздохов, томлений, проклятий и постройки планов о том, чтоб хоть как-нибудь добраться до своего родного, хотя и разоренного гнезда… А сколько алчущих наживы и вовсе в глаза не видят Олекмы, а прожившись в Иркутске или Витиме – этих исходных пунктах доступа в тайгу, — чуть не по миру отправляются назад – домой!
Население (понятно население подвижное) Олекминской тайги делится на три главных касты: каста служащего люда, так сказать «патриции» тайги, каста рабочих – «плебс» и каста туземцев – якутов, которую, по справедливости можно назвать кастой «рабов» — до того обездолены, обезличены и загнаны эти исконные обитатели девственных еще почти дебрей тайги, давшей такие капиталы пришельцам… Можно отличить еще два элемента населения: это элемент правительственный – блюстители общественного благочиния и порядка и элемент мелких золотопромышленников, в громадном большинстве – спекуляторов, вместе с родственной им спекуляторской челядью – спиртоносами.
Разбирая в частности быт каждого из вышеназванных элементов, понятно, следует начать с главнейшего, хотя, в тоже время и незначительнейшего, т.е. с элемента административного. Главнейший представитель этого элемента – это для каждой системы горный исправник, таежный губернатор. Затем, администрацию дополняют: помощник его, отрядный казачий командир, а затем урядники и казаки. На этих последних позволительно и остановиться. Какой казачий урядник и какой служащий казак не ждет очереди назначения в тайгу с нетерпением? Тайга – это манна небесная для них. В тайге они пользуются ото всех: и от рабочих, и от якутов, и спиртоносов, не говоря уже о сравнительно довольно приличном вознаграждении, получаемом ими от промысловых управлений. Взимание мзды они производят иногда так удачно, что урядники в два-три года службы на промыслах ухитряются сколачивать не только тысченки, а иногда десятки их. Казаки, разумеется, наживают меньше, но этого и следует ожидать: в тайгу берут по чину. Есть и еще в тайге чиновник, это – горный ревизор, который, большей частью, может быть и при основательных теоретических познаниях, очень мало понимает на практике и заявляет о своем существовании только редкими посещениями приисков, да разве еще рассылаемыми иногда циркулярами о порядке ведения приисковых работ, клонящемся к безопасности работ и иногда довольно оригинальными…
Впрочем, об администрации довольно. Моя задача не администрация, а поэтому – да простят мне читатели – я перейду, быть может и резко, прямо к таежному плебсу, к рабочим…
Приисковый рабочий – это в высшей степени своеобразный тип. Тайга на каждого человека, пробывшего с ней несколько лет, кладет печать, изучив которую несколько, можно сразу выделить из толпы, в каком бы то ни было жилом месте, приискового рабочего, и выделить в большинстве случаев безошибочно. Чтобы проследить переработку обыкновенного простолюдина в этот своеобразный тип, возьмем для примера новичка, в первый раз, вступающего в тайгу, и посмотрим, с какими жизненными условиями приходится ему столкнуться, потому что эти-то, в высшей степени своеобразные условия, и создают особенный тип людей…
Ближайший к тайге пункт «наемок» на промысла и последнее жилое место по дороге в Витимскую систему – это в свое время, несколько лет тому назад знаменитое село Витимское, пользовавшееся такой печальной или, вернее, страшной известностью, остатки которой сохранились и поныне, но уже далеко не в прежней силе. Ныне все наемки, если они только случаются в жилых местах, ограничиваются почти одним Витимом (нанимают народ в тайгу еще в Иркутске, но в весьма незначительном количестве, потребном или для сопровождения зимних транспортов с приисковыми товарами, или для летнего сплава их). Прежде же производились наемки по всей Сибири, а один из уполномоченных богатейшей золотопромышленной К° Олекминской тайги распространил эту операцию даже в приуральском крае России, — как-то: в Пермской и вятской губерниях. Создавая таким образом, искусственную, наверную кабалу для несчастных, прельстившихся крупными «задатками» и соблазнительными обещаниями и рассказами о баснословно скорой и богатой наживе. И везли этих горемык тысяч верст в край, совершенно им неизвестный, рисовавшийся в их воображении, благодаря и до сих пор ходящим по России нелепым рассказам, чем-то вроде ада кромешного, где дома стоят под вечным снегом, а люди живут и ходят под землей. По доставке рабочих на прииск, подводили итоги стоимости их привоза (дорога до прииска от места наемки, согласно контракта, падает на счет нанявшегося), и, приняв во внимание иногда громадность расстояния, бесцеремонные грабежи доверенных приискателей и их помощников (не говоря уже о некоторых слабостях самих наемников), — можно составить себе понятие на какую солидную цифру обращались эти расходы. Между тем, каждый рабочий должен был их прежде всего отработать, при чем нужно не забывать, что средний годовой заработок каждого рабочего, из которого он, кроме отработки задатка и дороги, должен уделить еще себе на одежду и обувь, на табак, чай, сахар и масло, — простирался средним числом только до 200 руб. Тут-то и являлась кабала для рабочего!..
Но я уклонился немного…
И так – нанимается на прииск новичок, какой-нибудь притащившийся издалека крестьянин, оставивший на своей стороне и дом, и кое-какое хозяйство, и семью… Как надо предполагать – это еще не испорченный человек нравственно, натура цельная, простая.
Получает такой наемник от доверенного в задаток немного деньжонок, сумма которых, ныне, при громадном наплыве отовсюду рабочих и при заметном упадке и сокращении дел, упала до невозможного: она колеблется часто только между 3 и 10 руб. Не будь это явление вызвано массой голодающих и нуждающихся в труде – оно было бы явлением отрадным, потому что каждый рабочий, нанявшийся на таких условиях, при приходе на прииск, почти не чувствует себя в долгу у приисковой К°. Выйдя с этими деньжонками от доверенного, мужичек планирует, куда ему истратить эти деньжонки? Нужды много: и домой нужно бы послать, и одежонки купить, и табачишко на выходе. Всего купить и сделать не на что, а что из всего этого необходимее для него – мужичок сразу дать толку себе не может. И, вот, в эту-то минуту размышлений, подвертываются к нему различные проходимцы, большей частью уже бывалые приискатели, между которыми, быть может, есть и нанявшиеся в одну К° с ним. Начинаются поздравления с наемкой и сейчас же требуют «литки» для будущей дружбы и знакомства. «Вместе ведь, год-то жить будем!..», говорят некоторые, видя нерешимость мужика, который, подумав, погадав и придя к убеждению, что его смета расходов ни коим образом не покрывается полученными деньжонками, — махнув рукой, ведет новых «товаришев» в ближайший кабак. А услужливые и словоохотливые благоприятели, попивая зелено-винцо «домашнего» приготовления, усердно посвящают новичка в главнейшие правила таежного общежития. Что это за правила – читатель увидит из последующего…
По прибытии на прииск, рабочих селят в «казармах» — так называются жилища, имеющие, впрочем, еще и другую, более популярную кличку «номеров», происходящую от того, что все эти помещения, для удобства приисковой администрации занумерованы. Номера эти по большей части низкие, полутемные, тесные помещения, аршин 9 или 12 в квадрате, с расположенными вдоль стен «нарами» и с железными печками. В этих то помещениях, с количеством воздуха от 3 до 5,5 тысяч куб. фут., помещается от 15 до 20 человек рабочих, некоторые с женами и ребятишками, мокрое бельишко которых, вместе онучами и другими часто тоже мокрыми или пропотевшими принадлежностями костюма взрослых, сушится тут же над печкой… Можно себе представить, что за атмосфера в таком номере ночью, когда все жители его в сборе и в особенности зимой, когда часто сильные морозы не позволяют держать окна и двери открытыми, а других приспособлений для вентиляции там никаких, обыкновенно, не имеется!...
Следующий за прибытием рабочих на прииск день – обыкновенно льготный. Он дается им для отдыха после дороги, для получения и подготовки, так называемого «струмента»; а также в этот первый день они получают «выписку», т.е. им выдают из запасного амбара, вперед, в счет заработка, небольшое количество необходимых продуктов, как-то: чай, масло, сахар, табак и проч. а равно и необходимое из одежды. Затем. уже с следующего дня, рабочий вступает в раз на всегда установившуюся колею приисковых жизни и работ, которая начинается для него первым выходом на раскомандировку.
II.
16 октября, в 4 часа утра, раздается звук колокольчика, возвещающий час вставания…
Так называемый «надворный» отправляется по казармам будить только что разоспавшихся рабочих. После чая, по другому звону колокольчика, рабочие выходят из помещений и собираются на раз назначенном месте. Здесь и происходит «раскомандировка», т.е. рабочие назначаются одиночкой или группами на те или другие работы, по которым они и расходятся большей частью в сопровождении назначенных для заведования ими приказчиков, или по таежному «служащих». С минуты выхода на работу рабочий, из существа более или менее разумного, имеющего свои желания, свою волю, превращается в пешку, в автомате, обезличивается и в продолжении всех рабочих часов не имеет своего ничего: он работает где велят, что велят и как велят и за малейшую ошибку или неправильность ему грозит начальственно-грозный крик служащего, а часто и самая грубая, самая площадная брань.
Это еще что – брань!?
То ли было несколько лет тому назад, когда по всей тайге, во всем своем блеске и величии царило знаменитое излюбленное кулачное право… Когда и в «разрезах» и на машинах, и, вообще, везде, где только кто-нибудь работал, возами лежали розги, не говоря уже о бесчисленных потасовках и зуботычинах, которые щедро раздавались направо и налево «служаками», этими ревностными «блюстителями» хозяйского интереса.
Теперь все это изменилось. Зуботычины сохранились в виде редких случаев, о розгах почти совершенно нет и помина, но, к сожалению, эти «новые веяния» проникли в тайгу и акклиматизировались в ней и не по почину откуда либо извне, а как-то сами собой, и проникли непосредственно в среду рабочих, вызвав с из стороны ко всем подобным варварствам оппозицию, хотя, быть может, и несознательную, а инстинктивную, исходящую из того же «права сильного», — аппозицию, возникшую из пока еще смутного сознания рабочими, что на прииске они – «сила», так как их много, масса. И, действительно, все примеры подобной аппозиции носят на себе характер массы, артельный, хотя, конечно, встречаются и единичные, но тем не менее довольно внушительные и поучительные примеры…
А как негодует на эти веяния, с каким искренним сожалением вспоминает о «добром старом времени» класс старых, так сказать, «заядлых» служак, выросших и состарившихся в тайге, воспитавшихся в традициях «собственноручного»рукоприкладства 60-х — 70-х годов!
Но, за упразднением этой первобытной системы поддержания приискового «благоустройства», таежные администраторы выработали другое «уложение о наказаниях». По параграфам этого нового уложения всякие проступки ведут за собой и соответствующие наказания, начиная с лишения винных порций, выдаваемых за успешное и добросовестное выполнение заданного урока – на таежном языке «урка» — и кончая расчетом рабочего с прииска или высылкой его на Витим, или, наконец, высшей мерой наказания – высылкой этапным порядком или по проходному, так называемому, «волчьему» билету в место жительство.
Самая обычная из этих кар – расчет с прииска – производится в силу статьи, имеющейся в каждом контракте и гласящей, что «рабочие расчета ранее срока, означенной в контракте, требовать права не имеют, а промысловое управление, буде сочтет нужным, вольно во всякое время рассчитать их и даже передать другой К°»… Кроме этого, она, по чисто внешним настоящим условиям положения дела имеет действительно значение, в особенности зимой и для рабочих семейных. И в самом деле, при наплыве рабочих, превышающем – и превышающем значительно – спрос на них, ежегодно упадающий вследствие сокращения дел, — возможность наняться куда бы то ни было, в особенности среди промысловой «операции», представляется очень мудреной; и рабочему, рассчитанному не вовремя, иногда приходится целые месяца терпеть жестокую нужду, а зимой – и холод, и питаться только или секретными подачками провизии своего брата, рабочего, или же просто напросто ворованным хлебом.
Но, благодаря всем этим воспоминаниям, всем этим картинам, еще настолько свежим, так ясно рисующимся в воображении, я опять отклонился от нити своего рассказа…
Возвращаюсь к нему.
В течении всех рабочих часов, прерывающихся только установленными промежутками для обеда, и летом еще для утреннего и вечернего чая – «завтрака» и «паужина», по таежному продолжающихся с раскомандировками до окончания «урка», или, за невыполнением последнего до «шабашу» — вечернего свистка, означающего прекращение всех вообще работ и раздающегося обыкновенно зимой в 6 ч., а летом в 7 часов вечера, рабочий находится в полнейшей зависимости подчинении у служащего. Работы на промыслах – большей частью земляные, шахтовые и при том довольно тяжелые, в особенности, когда приходится работать под непрерывными струями земляной, холодной воды, от которой не спасают даже выдаваемые иногда и «хозяйские» «кожаны» — кожаные пальто. И все это изо дня в день по раз заведенному порядку, вплоть до «расчета», этого величайшего годового праздника рабочих, которым заканчивается приисковый год – «операция» — и в которой, хотя в большей частью и не надолго, каждый рабочий чувствует себя «вольным казаком», когда с него снимается узда, державшая его чуть не целый год на привязи.
В течение же операции, рабочий имеет сравнительно немного свободного времени. За исключением немногих часов между окончанием работ и сном, на его долю выпадают два свободных дня ежемесячно. Зимой до начала промывки золотосодержащих песков, эти дни избираются, преимущественно, в двунадесятые праздники, или, вообще, в большие, чтимые простым народом, и рабочие отдыхают всей компанией. Это – так называемые «общие отдыхи». Летом же, с начала «промывки», общих отдыхов нет и рабочие остаются на отдыхе те же два раза в месяц; но уже поочередно, небольшими артелями, чтобы не было остановки в работах.
Чтобы закончить этот обзор чисто внешних условий быта приискового рабочего, мне остается сказать еще немногое. Содержание отпускается им довольно хорошее и в достаточном количестве: 1,5 ф. мяса скотского и 4,5 ф. печенного хлеба на человека ежедневно; кроме этого, от управления отпускается соль и приварок как то: крупа для щей т два раза в неделю для каши и капуста. В посты допускается по желанию замена мяса рыбой; для каш отпускается от полу фун. до трех четвертей фун. ежемесячно на человека скоромного масла, а летом, кроме всего вышеозначенного, приготовляется для рабочих за счет К° квас, хотя и довольно своеобразного свойства. Остальное же все, как например чай, сахар, табак, одежда и проч., рабочие получают уже по мере надобности из приискового амбара в счет своего заработка, который, как я уже сказал выше, колеблется от 200 и 300 руб. в год. В эти цифры, конечно, не входит плата за необходимое иногда непосредственно в золотосодержащих песках, во время работ, так называемое, «подъемное» золото, в более или менее крупных штуфах – «самородках» — как говорят в тайге. Плата за это золото установилась теперь от 3 руб. 50 коп. до 3 руб. за золотник и поступает в пользу рабочего немедленно и непосредственно, хотя бы он и состоял К° должным. Это же подъемное золото, достигающее на богатейших приисках, довольно почтенного количества, как в общей массе, так и в единичном распределении по числу счастливцев, — и есть самая сильнейшая приманка, истинный магнит, ежегодно привлекающий в Олекминскую тайгу все новые и новые массы рабочих, прельщаемых действительно легким и под час солидным, но – увы! на долю редкого, в особенности нынче, счастливца выпадающим заработком… С другой стороны, это же самое подъемное золото есть одно из важнейших зол приисков. Хотя, вообще между приисковым рабочим людом сложилась поговорка, что «приискательская копейка – не крепка», но ничем она так блистательно не подтверждается, как подъемным золотом. И в самом деле: получив иногда солидный куш денег, без всяких усилий, исключительно благодаря капризу фортуны, получив от земли, от которой он, в силу уже первого совершившегося факта, инстинктивно ожидает и еще подачек, рабочий, или, вернее сказать, «баловень судьбы», относится к этим деньгам, так сказать, с точки зрения «наплевать!» и немедленно же проматывает их или на прииске, или донесши – до того же Витима, и проматывает самым «беспардонным» образом. Так, что действительно, как легко и скоро дались рабочему такие деньги, так же легко и еще скорее и уходят от него, оставив по себе на память только несколько дней и ночей беспросыпного бесшабашного разгула и циничных оргий!.. А следом за этими денежками и по их примеру, у большинства улетают и действительно заработанные гроши и улетают также скоро и также безрасчетно на удовлетворение минутного каприза или простой физиологической похоти. Действительно, не прочна ты, приискательская копейка!.. Не смотря под час на непосильный труд, с каким ты достаешься бедняку-рабочему, ты только до тех пор у него в кармане, пока он не нашел, куда и как бы тебя сбыть! И так поступает большинство. Приискатель-рабочий всегда и остается приискателем: сколько бы раз не выбирался он из тайги, в каком бы жилом месте не основался, как бы ни жался не крепился – в конце концов он все таки промотается, прогорит от полнейшей неспособности к более осмысленной жизни, к самоуправлению – и опять явится в тайгу. И – так до конца дней своих!..
Теперь сделав возможно подробный очерк внешней стороны приисковой жизни, — скажу еще несколько слов о внутренней стороне, стороне важнейшей, потому, что ее то склад, главным образом и вырабатывает своеобразный тип людей. В ее то совершенно сложившейся и годами освященной среде, бывалые «образуют» вновь прибывающих новичков, против желания новичка, заставляя его плясать по своей дудке, и он по неволе подчиняется – основываясь все на том же таежном господствующем законе – «силы».
Всякий человек живет своей нормальной действительной жизнью только тогда, когда он вполне предоставлен самому себе. Для рабочих эта относительна свобода наступает в их свободные дни и часы. А поэтому, чтобы ознакомиться с из внутренней и, так сказать, общественной жизнью, мы коснемся их время провождения в эти свободные дни и часы.
Рабочие по окончании работы, возвращаются, разумеется, в свои «номера» и тут то, за чаем или ужином, между ними заводятся беседы и беседы, естественно, о «злобах дня», т.е. о том, кто где работал, каков попался урок, каков служащий, заведовавший теми или другими работами, и т.п. Тут же передаются и всякого рода столкновения, происшедшие между кем-нибудь из рабочих и служащих, и при обсуждении свойства этих столкновений, а также степени виновности той или другой стороны, при чем в большинстве случаев правота остается на стороне рабочего, и преподаются бывалыми приискателями новичкам уроки таежной юриспруденции, которая всегда с некоторым удовольствием выслушивается новичками. В подтверждение различных положений этой науки приводятся выдающиеся из обыденной колеи факты при чем, конечно, рассказчики каким-то образом почти всегда оказываются очевидцами передаваемых ими случаев. Случаи эти представляют собой рассказы о своеобразном таежном удальстве, о какой-нибудь замысловатой пакости, устроенной той или другой забубенной головушкой против приисковой администрации, об энергическом отпор, данным подобным удальцом какому-нибудь служащему и т.п. Все эти рассказы клонятся всегда, вообще, к тому, чтобы развивать в слушателях, особенно из новичков, дух самостоятельности и более или менее энергичной аппозиции промысловой администрации, с которой, нужно полагать, рабочая масса, как было до сих пор, так и будет в неприязни, хотя большей частью скрываемой и прорывающейся только в исключительных случаях.
…
На этом, пока, я и оканчиваю мои очерки. Впоследствии, когда-нибудь, я поговорю и о других сторонах и явлениях Олекминской таежной жизни. Правда, все, что я передал, относится в промысловой жизни за 3-4 года тому назад; но порядки в ней такие же и теперь, и если изменились в чем, то очень мало и разве в мелких деталях. Картины этой жизни – те же, что и теперь, и вызывают на то размышление, что порядки ее требуют во многом коренного изменения.
Н. Виноградов.
Опубликовано 6 мая 1892 года.