По селам и весям Приангарья. Балаганск.
Давно идет спор между Балаганском и Черемховым, кому быть стольным городом. Черемхово на тракте, почта там чуть не каждый день, жителей более 3000, — куда было тянуться за ним Балаганску? При всех натяжках, включая и тех 36 солдат, что составляют нашу вооруженную силу, трех рассыльных полицейского управления и трех казаков, являющих собой полицейский отряд, наконец, трех жандармов, всех жителей еле-еле набралось 1011 душ. Но три пункта решили спор в пользу Балаганска. 1) красавица Ангара; 2) исторические предания (Балаганск чуть не ровесник Иркутска) и 3) интерес северных волостей округа. С тракта и из южных волостей округа все-таки доходят вести до губернии, а кому дело до Уды, Яндов, Распутина, кроме чинов окружного управления? Легче скатать из Иркутска в Красноярск, чем посетить эти страны. Главная трактовая дорога, соединяющая Балаганск и Кузнецово с Усть-Илгой, отклоняется от Ангары, оставляя в стороне все поселения, что лепятся около Ангары и устьев ее притоков; остается, таким образом, дорога, еле проложенная по долам и горам беспросветной тайги правого берега, знакомой только звероловам, да горбачам. Балаганск все-таки ближе к этому медвежьему углу, чем Черемхово, следовательно, все-таки почаще будут заглядывать туда власть имущие.
Видимое выражение победы Балаганска: постройка тюрьмы, единственного пока казенного заведения. Тюрьма почти заканчивается; тип ее – обыкновенная деревянная уездная двухэтажная тюрьма без всяких новейший приспособлений, — те же нары, те же узкие, плохо освещенные одиночки, как бы назначенные быть карцерами. Рассчитана она на 120 человек, но, конечно, по нужде может вместиться и больше.
Сообразив, что Балаганск уже не один десяток лет имеет честь быть окружным городом, мы вправе задать вопрос: не ужели он не мог обходится без тюрьмы? Конечно, тюрьма есть, а сейчас даже и две, но Боже! Что это за тюрьмы! Одна назначенная для наиболее важных арестантов, представляет собой избу, окруженную палями. В этой избе, как сельди в бочонке, заперты 60, 80 человек подследственных разного пола и возраста. Тут и опытный поселенец, и малолетний бурятенок. Двор так тесен, что все службы пришлось вынести за пали, в какой-то косогор, у которого тюрьма лепится, и который принудил выстроить баню в расстоянии по крайне мере за 100 саженей, а полуразвалившуюся избу, именуемую больницей, саженей за 50. Для охранения порядка, наблюдения за тем, чтобы «разобщенные и размещенные по категориям» (каждая по закону в отдельной камере) «не имели дурного друг на друга влияния», имеются два надзирателя. Сторожит тюрьму военный караул. Вторая тюрьма – высидишная, назначенная для всех приговоренных в тюрьму на сроки до двух лет – и обывателей, и поселенцев. Здание, в котором помещается последняя тюрьма, имеет свою историю. Собственник его, сделавшийся гражданином города Балаганска вследствие недоразумений с таможенной стражей на российской западной границе, задумал просветить свою новую родину таким учреждением, без которого никакая сделка торговая, никакой российский город не мыслим – трактиром. Появилось наскоро сколоченное здание, кое-как огороженное тыном, поставлен бильярд, — и началось зазывание. Увы! не смотря на выписку славящихся по всему тракту кимильтейских музыкантов, дело не пошло: обыватели по своим делам сходились там же, где и прежде, то ест либо на улице, либо друг у друга; каждый приезжающий имел всегда знакомца, у которого и располагался, находя все, что душа его требует – и чай, и архи – и не «по порциям», а сколько влезет, расплачиваясь за это при случае продуктами собственного хозяйства. Господа останавливались и столовались в общественной квартире. Остался все-таки порядочный контингент, для которого трактир – или предмет установившейся привычки пить чаек за беседой в компании, или место освежения. Но все это тоже с недоразумением в прошлом; большинство без гроша за душой, либо, если кто и с грошом, то так или иначе примазавшийся к какому-нибудь административному колесу. И те и другие кредит обожают, но терпеть не могут, когда их беспокоят, и грубое, настойчивое требование не оставляют без воздействия с своей стороны. Что же тут поделает человек, уже имевший недоразумения и всегда готовый получить порцию по уставу? Побился бедняк и прикрыл заведение. Странно, как крепко не строй дом, но раз из него выехал, в какой-нибудь год он начинает коситься и щеляться, заборы прямо валятся! Такой бедственный год пришел и для трактира, до превращения его в тюрьму. Ждать ремонта было некогда, другого подходящего здания не было, поэтому приколотили к окнам решетки, на смерть заколотили двойные рамы в окнах, забили колья на место пропавших из забора, разгородили тесовыми перегородками бильярдную и зал на «потребное по числу категорий арестантов» число камер и рассадили там тридцать, сорок человек; ход наружный оставили один и потому определили на всех одного надзирателя.
Плодом реформы явилась постройка тюрьмы. Выстроена она из леса, пригнанного сплавом из Китоя; около Балаганска ближе 30-ти верст строевого леса уже нет, так что доставка с Китоя обходится вдвое дешевле, чем из прилегающих к Балаганску дач. Строилась она в большинстве будущими своими обитателями. Полиция должна была отказаться от любопытства на счет имен и фамилий строителей: каждое гласное появление ее на горизонте равнялось слову «шабаш»: из сорока, пятидесяти топоров могли тяпать в ее присутствии шесть, семь. Посещение с предосторожностями кончалось наполнением каталажки и затем экстренным истребованием массы подвод для развоза строителей по местам приписки. Как бы то ни было, но тюрьма вчерне совсем готова и через месяц должна быть населена. Красоты городу она не прибавила, ибо построена она вне его, в 2-х верстах от центра, в версте от крайнего дома в пади. Пришлось по неволе выбрать такое место. Ниже Балаганска в 7-ми верстах впадает в Ангару река Унга. Отчего-то (обыватели еще не решили от чего) образовалась при устье Унги истинная Гоби, версты две в квадрате! Как только подует низовый, с этой Гоби поднимаются кучи песка и несутся вдоль Ангары, засыпая и выгон, и часть бедненьких на окраине домов города. Низовый появляется часто, но в особенности надоедлив он весной и осенью, когда нет дома, в котором не было угнинского гостя. Неплотно притворенные окна, дыры от болтов к ставням, — достаточно этого, чтобы все комнаты были набиты песком. Но бывает это не каждый раз, в большинстве случаев ветер как-то поворачивает либо на выгон, либо на Малышевку (селение против Балаганска) но во всех случаях он захватывает тюрьму и беднейшую часть Балаганска. Поэтому хорошо сделана тюрьма, что спряталась в пади, так что только крыши видны.
Можно сказать, что в климатическом отношении Балаганск хорошее место, если бы не песок. От чего он появился не трудно угадать; все от того же, от чего нет около Балаганска строевого леса, но город винить в этом нельзя. В сторону Унги его поскотина начинается очень скоро, там начинаются бурятские земли Унгинского ведомства. Правда, проезд к Унге ничем не огражден, но только в пределах песков, хорошенькие же покосы все ограждены. Какая же охота городу брать пески и возиться с обсадкой их лесными порослями? Некторые прозорливцы рассчитывают, что так как на тюрьму будет падать первый удар, то начальство как-нибудь войдет в положение бедного города и будет упражнять арестантов на посадке растений по пескам, рядом с тюрьмой лежащим.
Раз решен вопрос о том, быть ли Балаганску окружным городом, решится вопрос и о его наделе. В 1828 году отвели Балаганску «версту во все четыре стороны» и намеряли 1400 десятин. План – так сказать – не малый, но если принять в соображение, что из этих 1400 дес. едва набирается 200, на которых можно сеять только ярицу, то план не представляется очень выгодным. Балаганск стоит на левом берегу Ангары, в довольно широкой долине. Весь левый берег Ангары, от самого Иркутска песчаный, только по увалам начинаются глинистые и черноземные места, но увалы отходят далеко от левого берега (на правом они начинаются сейчас), и все эти 1400 дес. расположены в песчаной долине с тонким растительным слоем. Под боком была хорошая земля; собственно она прилегала к землям улусов Нельхайских, но их летники и зимовья отстояли верст за 10, 15 выше Балаганска по Ангаре, и долгое время балаганские мещане пахали, сеяли и косили на этой якобы пустопорожней земле. В то же время соседние с другой стороны унгинские буряты только что учились пахать и с охотой отдавали под распашку свои земли. Но унгинские буряты, наконец выучились, сели на земли вплотную и не особо охотно сдавали свою землю; тогда явилось несколько предприимчивых обывателей, которые в союзе с пришлым элементом довольно скоро сообразили, что без земли, отбитой у нельхайцев, балаганцам будет смерть. Следом явилось в губернию предложение об аренде этого пустопорожнего участка, и в заключение обычным порядком учредилась балаганская казенная оброчная статья мерой в 1700 дес., остолбленная от всех соседних владений, и назначены были на статью эту торги. Торги состоялись как раз в такое время, когда все пахотные земли были подготовлены к посеву. Таких вспаханных и взбороненных десятин находилось в статье 300 десятин. Раскинувши мозгами, предприниматели сразу решили, что можно будет обложить каждую такую десятину по крайне мере 6 рублями, и то цена божеская, дешевле работа не обойдется – и с этим вышли на торги. Уполномоченные города тоже явились, но с полномочием идти не выше 150 руб. за всю статью. Предприниматели сразу отбили их, повысив эту цену вдвое, и оставив статью за собой. Но горожане сильно этим изобиделись и на предложения предпринимателей оставить за собой пашню хотя за 4 руб. с десятины единодушно отказались и начали метаться. Пришлось за доброй и душевой землей далеко ездить, чуть не под Шалоты, что на половине дороги в Черемхово из Балаганска. Предприниматели остались, таким образом, ни с чем и, поплатив два года, от аренды отказались. Тогда общество уже без всякой конкуренции взяло статью за 150 руб. в год. Срок аренды истекает в будущем году. Под впечатлением этого казуса город принялся исследовать свои поземельные права и после долгих поисков закона нашел, что ему, как окружному городу, следует иметь двухверстную дистанцию. Двухверстная дистанции должна захватить и арендную статью. Домогательство города признано теперь всеми инстанциями, и дело остановилось только за отводом в натуре. Ждут этого отвода уже не первый год, и невольно закрадывается мысль: а что как до окончания срока аренды статье не успеют сделать отвода? Цивилизовались мы уже достаточно, предприниматели наверно явятся; наконец, шалотские буряты выучились расценивать землю, куда тогда метнуться? Чего доброго придется лет двадцать городу получать от арендаторов рублей 500 в год, а обывателям, упражняющимся в земледелии на той земле, платить арендаторам 2-3 тысячи в год?
А кроме земли «дивиденда» не откуда взять. Было время, когда в Балаганске до Черемхова, Каменки и Усть-Уды нельзя было достать ни кирпича чая, ни бутылки «архи» — и тогда чуть не каждом доме была лавочка. Но лет десять назад обрелась едва ни в каждом ведомстве оседлая (карымская) деревня, а то клином врезавшаяся в ведомство русская деревушка, где невозбранно могли процветать и склады и лавки. Это сильно подрезало балаганцев. Наконец, явился магазин одной очень известной фирмы (Щелкунов и Метелев), имеющий дело не с Иркутском или Томском, а прямо с Москвой, и как шапкой прикрыл все лавчонки, сразу снизились цены чуть не вдвое. Хотя магазин этот цены держит сообразные, так на 10, 15 % выше иркутских, но существовать лавкам все-таки оказалось невозможным. Нужно было переродится хозяевам их; еще осталось несколько доживающих свой век, переторговывющих теми продуктами, которыми не торгует магазин. Вот их цены. Например, острая водка, приобретаемая ими по 75 коп. фунт в иркутске, продается 3 коп. золотник. Город с своей стороны сделал все, что мог, для оживления торговли: отвел базарную площадь, на которой уныло болтаются два лотка с закусками, да выстроил гостиный двор, который раз только и торговал двумя растворами, когда распродавались товары последней крупной лавки, скупленной магазином. С грустью посматривает город на свою пустую площадь, на свой плашкот, перевозящий в Балаганск только арестантов, да просителей, не мало ежедневно увозящий балаганского народа в селение, что напротив его, — Малышевку. Там нет магазина, равного Балаганскому, нет базарной площади, но есть общественные весы, — достанешь и продашь все, что угодно.
От самой Малышевки начинаются прекрасные плодородные густо населенные местности. – Она стоит на прекрасно содержимом тракте, идущем непрерывно от Иркутска через Александровский завод на Илгу. Там есть и лавки, в которых, правда, все дороже, чем в Балаганске, так процентов на 20; не мало малышевцев, потому бегает в Балаганский магазин, но это торговцев не огоочает. Они мало имеют дело с покупателями на наличные, главное их дело – продажа в кредит окрестным крестьянам и бурятам, от которых в уплату они получают хлеб, скот, шерсть и тому подобное. Операции эти ведутся по-божески на слово, цены для всех покупателей в кредит не обидные, — что в долг, что на наличные – одни и те же. Риск продажи обеспечивается общей накидкой на цены. Жили бы совсем хорошо, если бы…
О каких бы сибирских делах ни заговорить, приходится свернуть на золотопромышленность. Иркутск уже давно перестал быть главным потребителем балаганского хлеба (для Иркутска достаточно Черемхова с окрестностями), большая его часть идет на Лену, через илгинских и бирюльских бусовщиков. Бусовщики – хозяева тех судов, на которых сплавляется хлеб по Лене; они имеют непосредственные сделки с золотопромышленниками – главными на Лене покупателями и установителями цен.
Золотопромышленники никогда не покупают хлеба на наличные, а расплачиваются за него в три срока: треть в марте, треть в октябре, а остальное в декабре. У каждой компании большей частью бусовщики одни и теже. Сама Лена дает не более трети всего потребляемого ей хлеба, остальное дают Верхоленский округ и балаганские степи. Чтобы удовлетворить потребностям Лены, а следовательно и золотопромышленности, нужно большую часть хлеба закупить в течении зимы и выставить к марту месяцу на Качуг и Илгу, на которой в марте бывает ярмарка. Прежде, уже в октябре, при втором за доставляемый хлеб платеже, золотопромышленники объявляли бусовщикам количество требуемого хлеба и приблизительную цену, а в декабре при последнем платеже окончательно сторговывались в цене. Уже несколько лет порядок тот нарушился. Крупны компании при неожиданном падении (года четыре тому назад) цен с 1 руб. 80 коп. пуд на рубль с небольшим сделали большие запасы. Потом съехались по обычаю в октябре в Иркутске: «сколько вашей милости угодно будет купить». – «Еще не знаем, сметы нет, в декабре увидим». Соображая наличность урожая в Верхоленском округе и в Балаганских степях, бусовщики дали купцам приблизительные указания на количество хлеба и вероятные цены; руководясь этими указаниями, купцы произвели расчеты со своими клиентами и разочли их на местах в Балаганске кругом по 1 руб. за пуд. В декабре опять «все еще нет смет». Глядя на крупных предпринимателей, и с средними золотопромышленниками никаких дел не делают. В марте на Илгинской ярмарке многие крупные компании отказываются совсем покупать, другие объявили цену 90 коп. мукой в Витим. Бусовщики отказались. Куда деваться с навезенным хлебом? Делать нечего, балаганцы приняли от бусовщиков расчет по цене 90 коп. пуд, хотя хлеб на Илге стоил им не менее 1 руб. 30 коп. пуд (1 руб. покупка, 5 коп. помол, 25 коп. доставка), а бусовщики погнали хлеб по Лене на ура. Кое-кого из средних золотопромышленников им удалось поприжать и сорвать с них хорошую цену – 2 руб. и 2 руб. 20 коп. пуд, но все-таки крупным К° пришлось уступить и продать им хлеб по 1руб. 20 коп., что только-только избавляло бусовщиков от убытка. Бог их знает, как устроились после этого между собой бусовщики и золотопромышленники, но вот уже три года здешние хлеботорговцы, отправляя целую зиму хлеб на Илгу, до последнего дня Илгинской ярмарки не знают, почем их разочтут бусовщики, да и примут ли весь хлеб! Не знают они, поэтому, как рассчитывать и своих клиентов. Цены начали колебаться невообразимо. Съездит один в Иркутск, говорит – работать на приисках будут меньше, другой получает с Илги достоверные вести, что требование будет большое, — и каждый такой слух то скашивает, то накашивает на пуд 10, 15, 20 коп.
Положение было бы совсем скверное, если бы нынешнюю зиму не явились совсем новые покупатели. Это трактовые с Кимильтея и Нижне-ангарских волостей, где в прошлом году был полный неурожай. Казна купила более 30 т. на обсеменение их; весь этот хлеб куплен по селениям из первых рук и поэтому на благосостояние малышевцев ничем ни повлиял. Но за то чуть не ежедневно на улицах Малышевки являлись то худые, мелкорослые лошадки с низа, то рослые и сытые трактовые лошади для закупок на продовольствие. Первые являлись обыкновенно в сопровождении совсем отощалой скотины, выводимой на продажу «почем кто даст» и небольшими артелями. Определенных дней для базара нет. Каждый приезжает, как ему Бог на душу положит. Низовые всегда жили до тех пор, пока им не удавалось купить из первых рук, то есть у бурята – и средняя цена была в этом случае 35, 40 коп. Трактовые являлись всегда большими артелями и с наличными, без всякой клади. Им часто не задавалось. Случалось, что из 20-ти подвод, а на улице только 10 рыдванов. Посчитают, стоит ли харчиться в ожидании большого съезда и – делать не чего – обращаются к скупщикам, которым и платят по 50, 55 к. за пуд. Но раз таки пришлось подводам простоять два дня: оказалось, что Малышевке не оказалось потребных для нее 700 пудов! Тут досужие сочли до гривны все наличные капиталы скупщиков – и оказалось, что «такую партию» купить им не под силу, и прошлось после верить, когда скупщик божится, что не может купить ничего за деньги, хотя бурят, тщетно объездив всю Малышевку и Балаганск, чуть не в ногах валяется, прося принять запас (муку) хоть по 30 коп. Да, не мешает подумать и о базарной реформе и установить определенный день и место для торга.
Впрочем, говорят, только в этом году выходили такие сюрпризы; прежде все довольствовались настари заведенным порядком, и каждый находил – кому кого нужно. Каждый с чем не приезжает, — с ягодами ли, хлебом, запасом – объезжает все дворы с первого до последнего и предлагает купить, при этом дома скупщиков тщательно объезжаются; цены в этот объезд назначаются, конечно, ни с чем несообразные. Все отказываются. Начинается заетм объезд и торг со скупщикам: Его ценами, конечно, еще менее довольны. Начинается второй объезд из дома в дом и… в большинстве случаев как заключение вторичное, уже смиренное появление к скупщику. Часто весь товар – 2 туяза сметаны, а на продажу уходит целый день. Запасливые люди, обыкновенно, и сидят на лавочке у ворот и поджидают бурята с подходящим товаром и при втором объезде покупают у него по сходной цене. Ну, не запасливому плохо; тут нет, тут хозяева в отлучке – и в заключение купишь… ну, дома хозяин, а не Бог строит цены.
Да, пора подумать о базарной реформе не ралли одних приезжих покупателей.
Опубликовано 11 августа 1891 года.