Сибирь за полвека.
Многие в Сибири, еще помнят бывшего иркутского, а потом ярославского архиепископа Нила. Это был человек обширного ума и учености, сильного характера, деятельный и искусный администратор. Некоторые упрекают его в деспотизме; может быть, это и справедливо; но едва ли и деспотизм его не оправдывался тогдашним состоянием здешнего духовенства.
В последние годы своей жизни Нил задумал издать воспоминания о своих поездках по Сибири. Эти воспоминания были напечатаны еще в 1874 г., но в продажу поступили почему-то только в конце прошлого года. Недавно они получены в Иркутске. По заглавию, они состоят из двух частей, но на самом деле – из трех: в первой описывается поездка Нила от Вятки до Иркутска, во второй – поездка в Якутск, а в третий – обратный путь оттуда. Суд по предисловию можно думать, что Нил намерен был описать и свои поездки по Забайкалью. Нельзя не сожалеть, что он этого не исполнил: за Байкалом он сталкивался с двумя вероучениями. Которые обращали на себя его внимание и о которых, поэтому, он мог рассказать много любопытного: это буддизм и раскол. О буддизме он, впрочем, издал особую книгу.
Само собой разумеется, что в книге своей Нил более всего занимается описанием церквей и историей распространения христианства в Сибири. В этом отношении особенно заслуживают внимания основанные на документальных данных сведения о христианстве в отдаленных окраинах Сибири, — Камчатке и на землях бывшей Российско-американской Компании. Но Нил не ограничивается одним этим. Он обращал внимание на все.что встречалось ему на пути: рылся в архивах, взбирался на горы, заглядывал в пещеры, — иногда даже в местах далеко не безопасных. Он не только сам собирал разные научные сведения, но и формально требовал сообщения их от причтов. В тоже время работала и его мысль. Поэтому в книге встречается много заметок, и даже небольших трактатов самого разнообразного содержания: философских, исторических, статистических, этнографических и геологических. Особенно много последних: хотя в одном месте книги автор и заявлял, что он не знаток в геологии, но по всему видно, что он занимался ей с особенной любовью. Нил особенно нападает на недостаток и неверность исследований Сибири. «Горным хребтам, говорил он, дано направление, существующее только в воображении; речки, впадающие в Витим или Олекму. С правого берега перенесены на левый и обратно. А об истоках их, направлении течения и минералах, обретающихся в прибрежье и руслах их, помину нет нигде». Недавние исследования г. Прохаска даже в таких не отдаленных местах. Как долина Киренги, подтвердили справедливость этих жалоб.
Нил приехал в Сибирь летом 1838 г. а в Якутск ездил летом 1843 г. В Иркутск он ехал, по-видимому очень скромно, но за то якутскую поездку совершил с большой помпой. Свита его состояла из ректора семинарии (Нифонта), протодиакона, уподиканов, певчих и прислуги; всего 15 человек. Свита эта, разумеется, хотела есть, а есть на пути было не чего, и потому пришлось запастись в Иркутске провизией. Нил любил представительность. Но в данном случае ему не мешало бы и отложить ее в сторону: эта представительность неизбежно должна была отозваться большой тягостью для приленского населения. Достаточно сказать, что для плавания Нила и его свиты от Качуга потребовалось четыре – правда, небольшие судна; что на обратном пути все эти суда тянулись вверх по Лене бичевой – иногда старухами, женщинами и детьми, так как мужское население при приближении их пряталось.
Заметки Нила на пути от Вятки до Иркутска очень коротки и относятся только к наиболее обратившим на себя внимание предметам; но на пути к Якутску и обратно он вел дневник, в котором описывал каждый переезд и каждую станцию. Заметки дневника дополнены как последующими впечатлениями самого Нила, так и доставленными ему от разных лиц сведениями. Таким образом книга его даст довольно полную картину положения северо-восточной части Сибири и несколько характерных черт положения остальной Сибири за то время.
Положение это Нил рисует далеко не в привлекательном виде. «Богатая Сибирь» была, в сущности, далеко не богата. На всем пути своем, как на западе, так и на востоке Сибири, Нил встречал только ничтожные деревушки и жалкие города, большая часть которых также походила на деревни. Даже Томск, хотя и был лучшим их городов на пути к Иркутску, однако как пишет Нил, «что ни видел я, не выходило еще из границ посредственности, склоняющейся скорее к убожеству, чем к роскоши». В архиерейском доме не задолго перед тем учрежденной томской епархией была даже видна «уничижительная нищета». Нил сетует, что на 3-х тысячном протяжении Оби на берегах ее нет ни одного города и даже людных деревень мало; он приписывает это тому, что пора для развития жизни для Оби тогда еще не пришла. Положим, это преувеличение по Оби и тогда были города и не мало селений; из городов Барнаул был едва ли не лучше Томска. Но если показание его не совсем верно фактически, то оно важно как результат общего впечатления, вынесенного Нилом из его поездки. Только пространство между Нижнеудинском показалось Нилу более оживленным и в некоторых отношениях не уступающих даже лучшим местностям Европейской России.
Пишущий эти строки годом раньше Нила проезжал по почтовому тракту от Омска до Иркутска. Он был тогда еще в таком возрасте, когда наблюдательность еще не могла сильно развиться, и при том ранее видел еще очень не многое; но он успел уже кое-что заметить. Города по тракты были действительно бедны и едва отличались от деревень; но этого нельзя сказать безусловно о всех крестьянских селениях. Большую бедность он заметил только по Барабе, особенно по сю сторону Каинска: кривые, крытые дерном, лачуги, дымные лучины вместо свеч, недостаток пищи и, в довершение всего, дурная вода, производили самое тяжелое впечатление. Но около Томска и далее картина изменилась: может быть, не было богатства, но и не было поражающей бедности. Во всяком случае, показания Нила об экономическом положении этого пространства требуют еще проверки показаниями других путешественников.
Мрачный взгляд на положение этой части Сибири мог образоваться у Нила под влиянием его личного настроения: он ехал из богатой и населенной страны в край отдаленный и неведомый; небогатая и ныне населением страна естественно должна была казаться ему пустыней, а сравнительная бедность населения – безусловной бедностью. В Якутский край он ехал уже при других условиях, уже присмотревшись к Сибири в течении пятилетнего пребывания. Но здесь он встретил еще более поразительную бедность. Чем далее он подвигался на северо-восток, тем пустыннее становилась страна, тем малолюднее встречались селения, которые иногда состояли всего из 4 – 5 домов, тем беднее были ее жители. За Киренском, наконец [текст отсутствует] ему мрачнее; даже Витимское селение, впоследствии поднятое золотопромышленностью, состояло тогда всего из 32 дворов и 120 жителей. Промышленность жителей этой части края состояла, из слюдяного и звериного промыслов. Но первый уже тогда упадал. Золотопромышленность тогда уже появилась в крае, но по удостоверению Нила, она только разоряла жителей. Церкви и причты на которые Нил, естественно, обращал самое большое внимание, находились в самом жалком состоянии. Приходы были растянуты на сотни (от 100 до 800) верст; единственным средством для поддержки причтов была руга; но для собирания ее они должны были разъезжать по приходам; при бедности жителей, сбор руги шел далеко не успешно. А это подавало повод к недоразумениям и неприязни между прихожанами и причтами; во всяком случае последние были вполне зависимы от первых.
Но особенно мрачными красками Нил рисует положение инородцев. Пищу из составляли дикие травы, — заячья капуста, гусиная лапка, полевой лук, хрен и щавель; вместо хлеба, две трети населения питались сосновой, а в случае недостатка ее, лиственничной корой. Употребление этой коры в пищу служило причиной страшного истребления леса, а истребление леса в свою очередь, должно было повлиять на уменьшение звериного промыла, — единственного тогда источника доходов якутов. К этому следует прибавить еще эксплуатацию, которой они подвергались от русских промышленников, — да и не одних только промышленников. В Олекминском округе, например, держал всех жителей в кабале какой-то В-в. Нил указывает также на какого-то местного администратора, который держал свой район в такой кабале. Что ни у кого, кроме его, нельзя было достать даже хлеба. В «Записках» довольно подробно описаны проделки этих эксплуататоров. Бедность. Или, по крайней мере, «ограниченнейшую скромность и простоту», нашел он и в быту местных чиновников. Из этого он вывел заключение, что рассказы о былой роскоши и приездах бояр и боярских детей «к нынешнему чиновничеству не применимы», что действительность представляет «очень грустную картину», и напоминает пословицу – «не всякому слуху верь». Но едва ли здесь Нил не был введен в заблуждение внешностью. В Якутске по неволе приходилось жить скромно, потому что доставать туда предметы роскоши и комфорта было очень трудно, да и щеголять ими было не перед кем. Да и местные чиновники, вероятно, были не так глупы, чтобы выставлять на показ преосвященному свои средства и свои доходы. Помниться, именно в это время, близкое ко времени поездки Нила. Производились какие-то дела о взяточничестве некоторых якутских чиновников; а известно. Что до официальности дела этого рода редко доходят. Может быть, мнение Нила и было справедливо в отношении некоторых мелких чиновников; но он, как по всему видно, говорит не о мелких.
Знакомство с положением якутов привело Нила к мрачному выводу. «все условия якутского быта, говорит он, ведут к тому заключению, что для несчастной страны этой, простирающейся от 50° до 70° сев. Широты и от 100 до 150° восточной долготы, иначе сказать, от рек Витима, Вилюя и Олекмы до моря Ледовитого и от Енисея до Охотского моря, — для страны этой, говорю, пройдут еще века, и она не подумает выдвинуться из своей рутины».
Впрочем, он сам же указывает и выход из такого положения: это административное воздействие. В Якутской области, кроме немногих русских крестьян и священников, хлеба никто не сеял. Инородцы, с которыми Нил говорил о необходимости хлебопашества, ссылались на суровость климата, дурное качество земли и невозможность иметь земледельческие орудия. Между тем хлеб, там где он сеялся, родился довольно удовлетворительно. По этому поводу Нил припоминает. Что буряты Иркутской губернии, которые прежде тоже не занимались хлебопашеством, были привлечены к нему энергическими мерами Трескина и в последствии сделались такими отличными хлебопашцами. Что продовольствие Иркутска хлебом находится в полной зависимости от урожая у бурят. Едва ли трескинские меры были бы пригодны в настоящее время; но содействие правительства, в форме поощрительных мер и снабжения инородцев необходимыми орудиями, действительно могло бы принести много пользы.
[Текст отсутствует] инородцы Якутской области, находились в кабале и крайне бедности. Собранные Нилом сведения указывали на тоже явление и в других восточных окраинах Сибири. Он клеймит несколькими энергическими строками кабалу, которой подвергала жителей Алеутских островов недоброй памяти Российско-Американская К°.
Нил указывает и на некоторые частные особенности экономического быта страны. Выше уже говорилось об истреблении лесов; но леса истреблялись не в одной Якутской области и не одними только якутами: тоже повторялось и в Киренске. Весь лес около города был вырублен; вместо богатой растительности, которая была здесь еще вначале нынешнего столетия, окрестности города представляли голую площадь; песчаные наносы, увеличиваясь с каждым годом, заглушали и остальную растительность и угрожали занести город песками. Об устранении этой беды никто и не думал.
Такое положение страны Нил справедливо приписывает невежеству и беспечности жителей. В «Записках» собрано много фактов этого невежества и неизбежной при нем грубости нравов. В первом же сибирском городе Тюмене Нилу пришлось быть зрителем рукопашного боя станционного смотрителя с его супругой. Грубость станционных смотрителей Нилу особенно пришлось испытать на якутском тракте; он резкими чертами описывает их, как людей, незнающих меры своему произволу, — людей которые «пренебрегаю всеми условиями долга и приличия» и для которых «грозна лишь та личность, которая совершает свой путь с открытым предписанием чинить подлежащим станциям ревизию». – «Говорю это по собственному опыту» — прибавляет Нил, и благодарит почтовое начальство за то, что оно назначает мало смотрителей в далекие окраины. Если вспомнить, что еще и ныне, почти пятьдесят лет, смотрители даже в более населенных и посещаемых местностях, разыгрывают диктаторов и возбуждают справедливые жалобы проезжающий, то модно себе представить что делали они тогда. И притом вдали от всякого надзора. Благодарность Нила ставится вполне понятной. Он, впрочем, был не таков, чтобы безнаказанно позволить кому бы то ни было неуважительное отношение к нему; очень вероятно, что смотрители, о которых он говорит, были заменены другими, но такими же.
Не лучше были церковные причты. Грубить Нилу они, разумеется, не смели; тем не менее он изображает их в самом жалком виде. Почти все они были крайне невежественны; в самом Якутске только один священник кончил курс в семинарии, образование других «не восходило дальше якутского училища», и училище это было довольно плохо; из трех священников Амгинской церкви только один «заглядывал в какую-то якутскую школу»; остальные «возрастали под кровом и руководством своих родителей». Тоже, за ничтожными исключениями, было и в других местах, пришлось устранить некоторых священников, но заместить их было некем. Один из невежественных священников был даже сын местного протоирея. «Из явлений сего рода, замечает по этому поводу Нил, открывается та горькая истина, что по мере снисхождения, оказываемого со стороны епархиального начальства к наукам, отцы не радели о детях своих, ни во что ни ставили науку и наверное рассчитывали, что возмужавший сынок, не сегодня так завтра, будет в рясе и во иереях».
Известно как много стараний употреблял Нил к увеличению числа церквей, в отдаленных окраинах и к улучшению личного состава и материального положения духовенства вообще по иркутской епархии. В этом отношении он мог бы с полным правом, хотя и с не совсем уместной для пастыря церкви гордостью. Применить к себе слова Сенеки, приведенные им по другому поводу: «Не раскаиваюсь, что я жил; ибо так жил, что считаю себя родившимся не напрасно».
Если таковы были пастыри, то о пасомых и говорить нечего. В книге Нила нет подробных и положительный сведений об умственном и нравственном состоянии местного населения; но у него есть общие, крайне не благоприятные выводы: он говорит о лености, небрежности, незнании основных условий общественной жизни («якуты не хотят знать никаких доводов»), не раз называет состояние инородцев «диким» и «скотским». Едва ли лучше было и русское население: известно, что в якутском крае оно сильно объякутилось. То есть попятилось назад в своем развитии; оно приняло не только язык и некоторые обычаи, но и некоторые суеверия якутов: очень вероятно, что и христианами оно, также как и большинство якутов, было только по названию. «Народ лишенный всякого понятия о достоинстве человеческой природы, движимый лишь скотскими побуждениями, способен ли к приятию высоких истин христианского вероучения? Если же не способен, то конечно прежде приведения и для приведения невежествующих к христианском благочестию и веровании, надлежало бы попещись об озарении ума из наукой». Так говорит Нил еще по поводу миссионерской деятельности в Вятке. «Неужели ни в область науки, ни цивилизации не входит забота об изведении племен из состояния дикости и приведения их, по крайней мере в то положение, в какое жители Аттики поставлены были благодетельным Кекропсом, за пятнадцать веков до Р.Х.?.. Думаю. Если бы сподвижники героя Ермака воскресли из мертвых и взглянули на побежденных ими гиперборейских жильцов, то пришлось бы им не порадоваться за долю их, а поболеть и пожалеть. Ибо не увидели бы они ни на шаг подвижки к лучшему, и это в течении двух с половиной веков!»
Такова была Сибирь за полвека до нашего времени. Предоставляем читателям судить, в чем и насколько изменилась она теперь.
Книга Нила написана очень живо, местами очень красноречиво; но она переполнена латинскими цитатами и мифологическими сравнениями. Тотчас видны и классическая ученость автора, и желание его щеголять этой ученостью. Извиним ему эту маленькую слабость из уважения к богатству содержания его книги.
В.В.
Опубликовано 19 августа 1890 года.