Заметки о путешествии по Ачинскому тракту.
24 марта я мужем выехала из деревни Карелиной, с вольным ямщиком. Уже два дня стояла оттепель, снег разрыхлился и пристяжные, то и дело уходили в него выше колен. Причиной этому, однако, была не столько стоявшая оттепель, сколько заведенный кем-то порядок – с первого снега ездить гусем, через что дорога почтового тракта в глубоких местах выбита как корыто, и по ней можно ездить в крестьянских розвальнях в одну лошадь. Экипаж же, снабженный более широкими отводами, бороздит ими, как сохой, с обеих сторон. Это крайне замедляет путь и мучит коней.
Рассчитывая, что почтовые лошади выносливее крестьянских, мы взяли в селе Рыбалке почтовую тройку; но надежда наша ускорить путь была напрасна: весь семнадцативерстный гористый станок мы проехали шагом до станции Ключинской, где в росписании о пути до села Никольского буквально было сказано так: «Дорога гористая, черноземная, проходит через речку Изынжур и Ужур, через первую переезжают бродом, а через последнюю устроен мост; до села Никольского 20 верст».
Прекрасные почтовые лошади, молодой, проворный ямщик Андрей Устюгов – были нам хорошим ручательством за благополучный путь. Спокойно напившись чая, мы в 8-ом часу вечера выехали со станции Ключинской, но спокойствию нашему суждено было продолжаться недолго; проехав верст 8, мы встретили обратного ямщика, возившего почту.
— Что, брат, какова Тарханка? – спрашивает его Андрей.
— Плоха! По шлею вода, — объезжай правее! – отвечал тот.
— Беда! Не знаю как и проедем, — озабоченно сказал Андрей.
— Что это за Тарханка? – спрашиваю я.
— А это речка, на 13-ой версте, на нее снега навалило много, лед тонкий, а теперь вода пошла.
— Широкая речка?
— Нет аршина в три, а в полную воду на полторы версты разливается.
— Моста разве нет через нее?
— Есть, до по нем зимой не ездят… И теперь, как еще дорогу не расчищали, не проехать им совсем.
— Ничего, — смеясь, успокаивал меня муж, — наша повозка длиннее трех аршин, с берега на берег хватит; во всяком случае не потопимся!
Едем дальше; стало темнеть, когда добрались до злополучной Траханки; ямщик остановил лошадей.
— Надо пойти посмотреть, — сказал он, и направился по следу, обсаженному, вместо вех, маленькими сосновыми веточками. Видно было, как он, с трудом вытаскивал ноги из воды и снега, перебрался на другой берег и повернул назад.
— Как нас Бог перенесет? – сказал он, возвратившись. — А ехать надо! – Кони тронулись. Раздался плеск воды, полетели брызги. Чем дальше тем глубже, и самой средине реки тройка встала. Андрей изо всех сил принялся понукать лошадей кнутом и словами. Кони еще раз рванули и снова остановились, не выдернув повозки на высокий подъем Тарханки. Гусевые заметались, разгребая копытами воду, котрая широким ручьем лилась с горы им под ноги. Коренник стоял в вертикальном положении; повозка тоже. Андрей спрыгнул с козел и бросился к лошадям.
— Ваше благородие, что делать будем? гуж лопнул! – испуганно заговорил он. Выходите ваше благородие – вот тут не утопитесь.
Делать нечего, — выбрались мы из повозки и, рискуя на каждом шагу провалиться в воду, на обтаившую крутую гору. Все усилия Андрея и несчастных лошадей вывезти повозку остались тщетными, — только передняя половина ее была на берегу, а остальная часть в воде.
— Повозку затопит, — донесся голос Андрея.
— В таком случае вытаскивай вещи, — пусть топит пустую! – кричим мы сверху.
Принялся ямщик отвязывать сундуки. Муж мой помогал ему вытаскивать из в гору; вода уже проникала в повозку; лежавшая в ней перина сильно подмокла; наконец все, в чем заключалась наша походная фотография и имущество, было спасено от потопления. Оставалось спасти себя от холодного пронизывающего весеннего ветра и дождя, которые еще более ухудшали и без того невеселое положение.
— Андрей, — сказал муж, — выпрягай лошадей и поезжай на следующую станцию за помощью, — скажи, что я прогоны заплачу!
Измученный, промокший ямщик духом выпряг тройку; пару привязал к одному из сундуков, сам сел на коренного и скрылся из вида.
Мы остались вдвоем. Дождь усилился. Мы сидели под открытым небом. С боку грозный шум сбегавшей с горы воды, под ногами глухой гул осаждавшегося в реке снега – это в ночной тишине, среди безлюдной степи, было такими звуками, которые могли потрясти нервы и покрепче женских, да к тому же в воображении рисовались волки и бродяги, которыми столь изобилует Сибирь… Мне кажется, если бы поставить мать с беспомощными малютками в такое положение, в каком тогда находились мы с мужем, — то это могло бы довести ее более, чем до отчаянья.
Прошел час. Зазвенел колокольчик – не помощь ли? – думаешь; но нет: это ехали по одной дороге с нами проезжие. Доехав до Тарханки, они остановились.
— Андрей – окликнул кто-то.
— Андрей повозку засадил, мы его на станцию за помощью послали. Помогите, если можно! – кричим мы.
— Видим, что засадил, да к вам добраться нельзя! – ответили проезжающие и повернули назад. Они попробовали полевее переехать речку, но это им не удалось; снова вернулись и поехали далее. Колокольчик смолк; но не более, как через полчаса, послышался снова, — ближе и ближе. Скоро на горе показались сани, запряженные парой. Из них вышли трое мужчин. Это были те, с которыми мы перекликались через реку. «Надо подойти к ним», сказал высокий человек и направился к нам. Мы пошли к нему навстречу.
— Кто проезжает? – спросил он.
— Фотограф Андреев, — отвечал муж. – Позвольте узнать, кто вы?
— Балахтинский заседатель В-в.
Отлично, Это был именно тот, на чьей обязанности лежало следить за исправностью дороги в этом участке. Я выразила ему опасение просидеть у Тарханки целую ночь и расстроить здоровье. В-в преспокойно отвечал:
— Мы сами на ней два раза засели. Мой ямщик по пояс мокрый. Да это еще что! впереди, в версте, лог еще хуже Тарханки; я в нем каждый год часа по четыре сижу, а имейте в виду, — добавил он в виде утешения, — вы реку-то переехали и ваша повозка на берегу стоит.
Хорошие вести приятно слышать, но трудно понять. Для здоровья ли г. заседателя или для чего другого, полезно такое ранее купание, а на нас, людей другого покроя, и на наши карманы, в которых каждый рубль заработан трудом, такая ванна влияет очень вредно и принимать ее нет никакого желания, так как эти реки и лога не значатся в росписании пути, за который проезжие платят прогоны.
— До свидания, г. заседатель! – сказала я, прощаясь с ним. – Быть может, в логу увидимся.
— Быть может, — ответил он, и мы расстались.
Немного прошло времени, как эхо донесло до нас говор и всевозможные междометья. Ясно было, что это засевшие в логу понукали лошадей. Через несколько времени говор смолк и безмолвно потянулись часы томительного ожидания. Сырость делало свое дело, — ноги у меня окоченели; я попробовали прилечь на сырую постель, но сон бежал, а мысль усиленно работала: «Что если это продлится долго? Кругом ни кустика, чтобы развести костери согреться, ни чего, кроме мокрой старой травы. Хотя бы бросить все и пешком идти; но куда? С одной стороны река, а с другой лог…»
Терпенье истощалось.
— Который час? – спросила я мужа.
— Три часа!
— Господи хотя бы поскорее рассветало. – подумала я.
Прошло еще несколько минут, — послышался колокольчик. Привязанные кони подняли уши и беспокойно заходили. Они почуяли хозяина. Скоро показалась кавалькада: двое верховых, один был вооружен лопатой; за ним легкая плетушка, запряженная парой. Это была высланная нам с Никольской станции помощь, под предводительством опытного, 12 лет служившего на станции, ямщика Степана Полежаева.
Трое ямщиков мигом освободили повозку, впрягли лошадей, вывезли и уложили вещи. Мы сели в плетушку, и поезд двинулся с верховыми впереди. Подъехали к логу. Степан сошел посмотреть, — и тут неудача: «От края до края вода – пояснил он. – И давно ли заседать тут проехал? Хотя побились, а все-таки переехали, а теперь нельзя: надо поворачивать горами».
Начался поворот по цельному глубочайшему снегу; лошади не хотели идти в него; ямщики таща их, падали; вязли по пояс; один, стоя на коленях, чтобы не провалиться, без милосердия хлестал бедных животных кнутом. Кое-как повернули, но впереди было не лучше. Дорога горами тоже не была расчищена. По ней первыми проехали посланные нам на помощь.
Несколько лет, во все времена года, я ездила по Западной и Восточной Сибири, но такого пути, как по ачинскому тракту не проезжала никогда и дай Бог не проезжать. Невыносимо было смотреть не лошадей, которые под ударами кнутов прыгали, как зайцы, и буквально исчезали в снежных заносах и виделись только их уши и высоко поднятые морды. Местами заносы сменялись голой землей, и так шло верст шесть. Было уже утро, когда мы приближались к проезженной дороге. Нам встретился ачинский окружной врач. Веселая улыбка играла на лице эскулапа. За нас ли, избавившихся от опасности или за себя – был рад он: в обоих случаях удовольствие его было понятно.
На Никольской станции его убеждали не ездить, пока путь не расчищен; говорили, что один проезжий уже сидит у реки и просит помощи; но служитель страждущего человечества отвечал: «если придется, сяду и буду с ним рядом сидеть или пешком пойду, а должен быть там, куда зовет служба!», и он поехал, а заседатель сделал проще.
Прибыв на станцию, он сказал, что у Тарханки какой-то проезжий зимовать остался и, не желая этого для себя, переночевал в Никольском, хотя в село Назарово его тоже звала служба. На утро, на самый день Благовещенья, когда, по христианскому преданию, птица гнезда вьет, он собрал народ и выслал расчищать тракт по обе стороны своего участка. Пока делались эти благие распоряжения, мы были на постовой станции.
После 13,5 часов, проведенный на холоде, мы принялись за чай. В это время вошел станционный писарь.
— Нынче фарт, — сказал он, — только что вас вывезли, — с другого станка помощи просят: в 1,5 верстах от нас засели, а вчера ваш ямщик так перепугал нас: приехал, дрожит, слова не может выговорить и зубы разжать не может!
Часа через два явился тоже спасенный г. С-в, назначенный в Минусинск почтовым начальником. Он торопился ехать далее, говоря, что спешит прибыть к месту до разлива Енисея. Нас тоже гнал ехать Чулым. Задержаться мы боялись и через баснословные цены, которые, говорят, берут с проезжих ачинские перевозчики во время разлива. Поэтому, во что бы то ни стало, надо было переехать Чулым. И мы, отдохнув на станции сутки, отправились дальше. Дорога тут была лучше. Через Чулым переехали тоже благополучно. Вода была только местами. Дальше пошла дорога гористая, из выбоины в выбоину; ямщик начал проклинать ее.
— А вы в Ачинске где остановитесь? – спросил он.
— На почтовой. Если хочешь, выкорми там коней и вези до Красной речки.
— Нет, барыня; у меня хлеб еще не весь обмочен, да почтовые и дозволят вольному везти – хомуты обснимут, — и им кусок надо заработать!
Приезжаем в Ачинск. Почтовая станция на берегу. Чулым видно из окон, — воды на нем немного. Отпустили ямщика и остались ночевать. Разбитная хозяйка скоро подала самовар и приготовила уху из стерляди. Разговаривая с нами, она жаловалась, что трудно жить нынче честным людям на свете. Этот разговор не обещал хорошего. На утро муж потребовал лошадей. Я вился молодой парень и объяснил, что почтовые лошади, по распоряжению начальства, выставлены по ту сторону Чулыма, а он, сняв у города перевоз за 2700 руб., обязан следить, чтобы вещи гг. проезжающих были доставлены неповрежденными на ту сторону, да, кроме того, должен указывать путь, так как устроенный им и осмотрительный полицией перевоз в эту ночь залило водой.
Все это была чистейшая ложь. Перевоз был виден из окон, и целое утро помимо его крестьяне ехали в город даже с возами сена и переходили в брод, — так мала была вода, а лед настолько крепок, что мы сами видели. Как какие-то четверо людей и для какой-то необходимости пробовали колоть ег она самой средине реки железными кайлами и пешней, но безуспешно.
— Что же, — сказал муж, — перевозите, 20 коп. получите на водку. – Парень усмехнулся.
— Кто же за 20 коп. перевозить будет?
— А сколько же?
— Рублевку все надо, — Муж начал терять терпение.
— Что это у вас – ловушка: почтовая станция здесь, а лошади на том берегу! – сказал он.
— Да это предписание касается почты, но не проезжающий.
— Как вам угодно, а без перевозчика ямщики ехать не могут.
— Как же крестьяне едут? Позови сюда надзирателя: полиция ваш перевоз осматривает, пусть она заставит тебя по нем мне путь указать.
— Хорошо, выносите ваши вещи на берег: мы вам путь укажем! – проговорил парень и в голосе его была слышна слегка угрожающая нотка.
Наконец, станционный писарь, скромный и, должно быть, честный старик, предложил нам взять вольных и послал за лошадьми к соседу. Тот скоро пришел и подрядился везти нас дешевле почтовых прогонов.
— Ну, думаем, последний станок по Восточной Сибири. Может, покончим с этими грустными развлечениями. Но не тут-то было: является еще какой-то субъект и вызывающим тоном спрашивает:
— Почему не желаете ехать на почтовых?
— Не желаем вашим перевозчикам рубли платить.
— А мы не допустим вольному везти – продолжал дерзко субъект.
Терпение мужа лопнуло.
— Кто смеет запретить мне ехать с кем я хочу? – крикнул он, стукнув кулаком о косяк двери. – Это вы неопытных можете прижимать, я – чиновник, и сейчас дам телеграмму губернатору.
Картина быстро переменилась. Субъект сделался вежливым.
— Вы напрасно, барин. Сердитесь, — я не почто-содержатель, я хозяин почтовой станции, — ну, будто, обязан защищать интересы ямщиков, а мне какая польза: ни тепло, ни холодно!
— Да вот как легко, — тараторила находившая зачем-то тут хозяйка, — вот от другого проезжающего за людей такую неприятность мой муж получает!
— Так зачем же он не в свое дело ввязывается.
— Да, ведь, как же — всем угодить надо!
— А вы, вот, барин, не захотели им ручки позолотить, — говорил субъект, которому было ни тепло, ни холодно. – Ведь они 2700 руб. за перевоз заплатили, — надо их выбрать.
Лошади были поданы и вольный ямщик прекрасно перевез нас через Чулым…
13 апреля.
Андреева.
Опубликовано 1 июня 1890 года.