Заметки к вопросу о байкальской нерпе.
Факт нахождения нерп в Байкале еще со времен Палласа составляет трудноразрешимую загадку. Все попытки объяснить, каким путем нерпа попала в это озеро, оказались неудовлетворительными. Сходство байкальской нерпы с живущей в северных открытых морях на столько велико, что некоторые исследователи находили возможным считать ту и другую принадлежащими к одному виду. И только весьма тщательное исследование характеристических признаков этого животного привело доктора Дыбовского к заключению, что наша нерпа составляет особый вид, которому он и дал название байкальский – Phoca baicalensis. Этом же ученым была собрана впервые и довольно большая коллекция скелетов и шкур названного животного и записано не мало фактов, касающихся образа его жизни. Часть этой коллекции находилась в старом музее Отдела, где и сгорела со всеми остальными в 1879 году. В новый музей после того была доставлено только одно чучело нерпы, убитой близ острова Ольхона.
Чтобы пополнить этот пробел, т.е. чтобы приобрести для музея хотя один скелет этого интересного животного, Председателем нашего Отдела было предложено мне весной прошлого года съездить в селение Лиственисное, где я, кроме того, должен был по совокупности собрать и кое-какие сведения для дополнения данных, сообщенных о нерпе г. Дыбовским.
В настоящей заметке я сообщу результаты этой поездки, причем считаю нужным сказать, что собранный мной материал очень скуден и что он скорее может служить подтверждением, чем дополнением наблюдений прежних исследователей. Что касается скелетов, то таковых мне удалось добыть 6 штук со шкурами. Расспросные сведения собраны мной частью от нерповщиков сел. Листеничного, частью от голоустенских и кударинских бурят, встреченных мной случайно и, наконец, проверены показания култукских охотников, а также и показания опытного зверолова, тунгуса Николая, проживающего при устье рч. Пыловки, в 25 верстах от сел. Лиственичного, по направлению к Култуку.
В село Лиственичное прибыл я вместе с г. Птицыным 27-го марта. Здесь мы узнали, что приехали несвоевременно, что лед на Байкале покрыт еще толстым слоем снега и что, поэтому, об охоте на нерп никто и не думает. На следующий день мы отправились к упомянутому тунгусу, в зимовье которого тоже не нашли ни одного нерповщика и узнали только, что нерпа начнет выходить на лед не ранее, как через полмесяца. Таким образом нам пришлось возвратиться ни с чем и ожидать телеграммы, которую мы просили послать из Лиственичного, когда начнется охота. Телеграмма эта была получена 11-го апреля, а 13-го мы были снова в зимовье гостеприимного тунгуса, где застали около десятка култучан и несколько голоустенских бурят. Шли оживленные приготовления к выходу в море, ожидали только благоприятной «ведренной» погоды.
Добыча нерп на Байкале зимой производится двояким способом: или с ружьем, или с помощью сетей. Последний способ практикуется преимущественно кударинскими бурятами, у которых для этой цели имеются особо дрессированные собаки. Способ этот довольно подробно описан Дубовским и кударинский бурят, говоривший плохо по-русски, не умел сказать мне ни чего нового по этому вопросу. Охота с ружьем совершается в общем, по всему Байкалу, следующим образом. Когда на озере исчезнет снег, когда, как говорят, «море посинеет», охотники берут с собой запас пищи, дров, посуды для жира и проч. и везут все это на своих охотничьих санках, или, что бывает чаще, на лошадях к облюбованному месту, где и устраивают общий табор. Затем каждый из них идет особняком высматривать «зверя», который в теплый солнечный день вылезает на край продухи спать. Завидя чернеющее вдали пятно, охотник «настораживает» санки и начинает «скрадывать». Санки нерповщика имеют в длину около 1,5 аршин, в ширину около 12 вершков и снабжены белым колонкоровым парусом, укрепленным на подвижной раме. В парусе два отверстия – верхнее для наблюдений, нижнее для стрельбы. Когда санки насторожены, охотник надевает кожаные, шестью вверх, наколенники, такие рукавицы, становится позади санок и, согнувшись толкает их перед собой, причем парус стоит почти под прямым углом. По мере приближения парус при помощи «кривульки» постепенно наклоняется взад и охотник ползет уже на коленях. Говорят, что к молодой нерпе можно таким образом дойти шагов на 60, старую же приходится стрелять не ближе 100 шагов и то при условии метить в голову или под лопатки, чтобы убить на повал, иначе она, раненная даже смертельно, бросается в продуху и в большинстве случаев ныряет. Старый самец, называемый «секачем», не убитый на месте, всегда уходит от охотника, самка же «матка», раненная, всплывает иногда на верх и ее удается вытащить небольшим багром.составляющим необходимую принадлежность охотничьих саней. Охотники, не употребляющие в пищу нерпичьего мяса, убивши нерпу, снимают с нее тут же шкуру вместе с жиром, а тушку бросают; те же из них, которые не брезгуют этим мясом, доставляют убитую нерпу целиком в табор, где и совершается «свежевание», т.е. снимание шкуры, потрошение и приготовление лакомого ужина.
Здесь я позволю себе сказать несколько слов о том частном случае охоты, в котором мне пришлось принимать некоторое участие. Выходить в «море» на промысел можно только в ясный, безветренный день, каких, как говорят, весной на Байкале бывает не очень много. Выше было сказано, что во второй раз мы приехали к тунгусу 11-го апреля. На следующий день утро было прекрасное, солнце светило ярко, весь склон гор, обращенный к югу, был густо покрыт цветущим пострелом – Pulsatilla patens, но «море» было покрыто как бы дымкой, противоположного брега не было видно и все приметы тунгуса предвещали скорую перемену погоды; и действительно, часов около 11-ти из-за гор налетели густые облака, поднялся ветер, громадными хлопьями повалил снег; через час снова показалось солнце, затем опять ветер, опять тучи, снег и так продолжалось до глубокой ночи. 13-го апреля повторилось тоже, но к вечеру ветер стих, небо прояснилось и все охотники, по совету тунгуса, стали готовиться выезжать утром рано на охоту.
Чтобы обеспечить себе приобретение скелетов, я предложил охотникам продать не всю добычу, т.е. шкуры и кости от всех нерп, которых они убьют на следующий день; цена была предложена сравнительно высокая – по 2 руб. за экземпляр. Полное согласие изъявил только один охотник, отставной солдат, остальные отнеслись к предложению с каким-то странным молчанием. Молчание это впоследствии объяснилось.
Тунгус Николай в глазах нерповщиков был очень авторитетной личностью; к нему почти все обращались с вопросами и он умел каждому посоветовать, куда кому ехать, в каких торосах больше расчета на успех, умел и ружье «наладить», и парус «путем натянуть» и т.д.
Ружья у всех встреченных нами нерповщиков, за исключением упомянутого выше култукского отставного солдата, обладавшего берданкой, были заурядные малопульные винтовки, кремневые или переделанные в пистонные и в большинстве случаев привязаны к ложе ремешками. Почти каждую из таких винтовок должен был осмотреть «дядя Николай» и в случае надобности исправить. Интересно было видеть, как он, уступая просьбе друга, брал с важностью такую винтовку в руки, осматривал ее, прицеливался, затем разбирал и, осмотрев просвет ствола, начинал «править» его, т.е. ударять им со всего размаха о лежавшую тут же сухую колоду. Совершив несколько раз такую процедуру со стволом, он складывал винтовку и, смазав ее клочком пакли, смоченной в каком-то таинственном жире, отдавал владельцу со словами: «ну, теперь стреляй!». После этого начиналась пальбы в цель. Усовершенствованные ружья не пользуются популярностью и поэтому обладатель берданки и мой сотоварищ Вл. В. Птицин со своей двустволкой служили все время мишенью для острот, не редко весьма едких, со стороны винтовщиков.
На другой день, часов около 8 утра, все охотники, закрыв глаза кто консервами, кто волосяной сеткой, а кто просто кусочками синего оконного стекла, вшитыми в кожаные рамочки, разместились в нескольких запряженных кошевках и, захватив с собой дров, чайники и другие принадлежности, отправились от зимовья по различным направлениям в «море». Мы поехали с тунгусом. Свет, отражаемы беспредельной ледяной поверхностью, был так силен, что без консервов, как говорили, действительно можно было потерять глаза в один день. Первые торосы показались верстах в трех от берега. Здесь нерпа встречается очень редко, разве какая «заблудшая», поэтому тут никто и не останавливается, все спешат дальше, к следующим торосам, верстах в 10-ти от берега. Отсюда лошади отправляются с мальчиками обратно к зимовью и им назначается место, куда приехать вечером. Затем охотники, таща за собой санки, расходятся по «нажимам». Нажимы – это громадные, не редко в сажень вышиной, валы из льдин, нагроможденных одна на другую и образующих не редко очень большие навесы. По рассказам, валы эти образуются во время морестава и тянутся по направлению осенних щелей. Здесь любимое местопребывание нерп.
Наш тунгус не отправил своей лошади к зимовью и поэтому нам пришлось совершать путешествие по торосам в кошевке. Н одном из торосов мы опрокинулись и ружье тунгуса, попав замком в мокрый снег, оказалось не годным к делу; оставалась единственная надежда на двустволку г. Птицина. Искусство отыскивания нерп, как сказано выше, состоит в том, чтобы зорко следить вокруг себя, не покажется ли где-нибудь на белом воне черное пятно. Неопытный очень часто впадает в ошибку, так как льдины, обращенные ребром к зрителю под известным углом, производят не редко впечатление чего-то черного, лежащего на поверхности льда. Не раз и наши наблюдения вызывали лукавую улыбку на лице тунгуса. Но наконец на полянке, окруженной высокими торосами, показалось что-то несомненно чернеющее. Тунгус привстал, пристально посмотрел и энергично направил лошадь на замеченный пункт. Чем ближе мы подъезжали, тем явственнее было, что мы имеем дело с целым стадом нерп, расположенных венчиком около продушины. Не доезжая шагов 250, лошади была остановлена. Тунгус с видимой досадой взглянул на свое бездействующее ружье. Началось скрадывание. Я остался при лошади. Тунгус руководил движениями г. Птицина. Сначала шли слегка согнувшись, даже ползли на коленях, затем на животе. Нерпы спокойно оставались на месте. Наконец выстрел и они моментально исчезли. При осмотре продушины мы нашли немного крови. Выстрел был сделан на расстоянии 80 шагов. Усовершенствованному ружью было, таким образом, нанесено новое посрамление. Поездивши после этой неудачи еще некоторое время по торосам и, не встретив ничего, мы направились к зимовью с пустыми руками.
Не многим удачнее был в этот день промысел и других охотников – только двое из них упромыслили по одной нерпе. Счастливцы эти возвратились уже в сумерки и добычу свою втащили без свидетелей в баню. Приезд их произвел между прибывшими ранее некоторое движение и шушуканье, но никто не говорил, какова добыча. Только жена тунгуса, угощенная перед тем двумя рюмками водки, сообщила нам в полголоса, что «двоим Бог дал по одной». Когда мы, получив такое известие, попытались было пойти в баню, чтобы осмотреть и измерить добытые экземпляры, то тунгус приглашенный «свежевать», категорически отсоветовал нам делать это. По его мнению нас туда не пустили бы, так как у охотников не принято показывать посторонним свою добычу. Пообещав достать нам кости и шкуры, он еще раз сказал, что если мы будем настаивать на своем, то совершим нечто в роде дерзкого неприличия. Пришлось согласиться.
На следующее утро завтрак в зимовье состоял из темно-багрового мыса убитых накануне нерп. К трапезе были приглашены и некоторые из неудачников; получил порцию также и мой спутник, пожелавший отведать блюдо и нашедший его вкусным. Евшие восторгались вкусом нерпичьей грудной железы и мозга и усердно обгладывали кости; о шкурах не было и помину. Тунгуска, получившая в подарок голову нерпы, согласилась, под большим, впрочем, секретом даже от своего мужа, передать мне череп, что и было ей исполнено. Когда при завтраке я возбудил вопрос, почему охотники находят невозможным показывать свою добычу посторонним лицам и не желают продавать ни к чему не нужные им кости нерп и дешевые сравнительно шкуры по выгодной цене, то получил приблизительно следующий ответ: «Хотя мы люди и темные, но не настолько же глупы, чтобы за какие-нибудь 2-3 рубля продавать свой «фарт»; никто не знает, что кому Богом назначено, и известно, что глаз у человека бывает всякий; позарившись на несколько рублей, можно попусту прошляться по морю все время, а никто себе не враг». Иначе этот можно было бы выразить так: если нерповщик, при соблюдении всех установившихся правил охотничьего ритуала, и не добудет ничего, то таков значит его «фарт», и он тут ни причем; нарушивший же добровольно эти правила, должен принять на себя и все проистекающие от сего последствия, т.е. нести материальные убытки и быть посмешищем в глазах товарищей. «Впрочем, заключил со злой улыбкой говоривший за многих, у вас ведь свое ружье дорогое, да и солдат продаст вам всю свою добычу; у него ведь ружье тоже новое, он всех нерп перестреляет, нам, пожалуй, ни чего и не останется». А между тем солдат с берданкой, желая, вероятно, сохранить за собой в наших глазах репутацию передового человека, и не идти в разрез со взглядами большинства своих односельчан, утром чуть свет запряг свою лошаденку и переселился в пещеру под утес, верстах в 2-ух от «зимовья», и мы его больше не видели.
Таким образом, и вторая наша поездка на рч. Пыловку окончилась вполне не удачно. Следующий день был опять ненастный и мы должны были уехать. Упомянутые выше скелеты и шкуры нерп я получил уже в мае месяце от лиственничных нерповщиков и то благодаря лишь любезному содействию моего знакомого г. Гедговта.
Теперь я перейду к сообщению тех немногих данных, Которые мне удалось собрать относительно образа жизни нерп. Животное это распространяется по всему Байкалу, но, по-видимому, далеко не равномерно. Одной из главных причин этой неравномерности следует, как кажется, считать рельеф дна озера. Все показания охотников да и прежние наблюдения сводятся к тому, что нерпа избегает мелей и избирает для постоянного пребывания как летом, так и зимой самые глубокие места. Глубина озера в нерпичьей продушине, исследованной Дыбовским и Голевским, равнялась 850 метров. По наблюдениям нерповщиков на Байкале находятся такие места, где нерпа зимой никогда не встречается – это мели; есть и такие, где зимой она появляется очень редко; существуют, наконец, известные районы, где она ежегодно держится в большом количестве и куда весной привлекает охотников со всех окрестных селений. Сколько таких районов на Байкале, как они велики, сколько на них ежегодно добывается нерп – узнать от немногих, к тому же, как сказано выше, очень суеверных людей было, конечно, не возможно. Летних притонов, где нерпы собираются, как говорят «тыщами», опрошенные охотники знают только два – и утверждают, что больше и нет – это утес «Колокольный», лежащий на западном берегу, между селениями Лиственничным и Култуком, почти на половине расстояния, и Ушканьи острова, находящиеся у северной оконечности Святого носа. В том и другом месте озеро очень глубоко. По наблюдениям г. Дыбовского нерпа постоянно держится одного места, не эмигрирует, по рассказам же охотников она к концу июня со всего Байкала собирается к названным дум пунктам, где только можно видеть ее, вылезающей на берег и камни. Правильной охоты вблизи Колокольного мыса летом не производится, разве только случайно забредший зверовик убьет здесь две-три нерпы; На Ушканьих же островах, по рассказам, местные охотники бьют зверя прямо «стягами». Скопление нерп на названных двух логовищах начинается, как сказано выше, в конце июня и продолжается весь июль месяц, хотя небольшие стада встречаются здесь и в августе и даже в сентябре. По всему Байкалу как на средине, так и у берегов летом почти везде можно встретить одиночные экземпляры нерп. «Выставит их воды голову и плывет будто утка», говорят рыболовы. На ангарских рыбных промыслах животное попадает иногда в невод. У Дыбовского и Георга записано и несколько случаев выхода нерп из озера в реку Ангару, Селенгу и Баргузин, но нерповщики таких примеров не знают.
На вопрос, в какое время, где и при каких условиях появляются на свет молодые нерпята, «щенки», как их называют охотники не многие умеют рассказать. С вопросом этим связан другой, крайне интересный вопрос о так называемых нерпичьих продушинах. Толщина льда на Байкале достигает 12-30 вершков. Спрашивается, каким образом нерпа, животное совершенно безоружное, может пробить такую толщу? В литературных источниках прежних лет встречаются указания, что нерпы для это йцели пользуются готовыми продушинами, образующимися над теплыми ключами. Так, например, Зябловский в своем описании Российской Империи» (V-85) говорит, что байкальские тюлени расходятся зимой по быстрым речкам или по теплым берегам или ключам, полынью над собой имеющим и в марте или апреле выходят на лед гулять и спать на солнце». Но такой взгляд опровергается исследованиями Дыбовского, не нашедшего в нерпичьих продушинах ни какой разницы в температуре воды по сравнению с другими местами, а равно и наблюдениями охотников. Георги думал, что они «выдыхают» себе продушины. Такого же мнения и опрошенные мной охотники. Они убеждены, что нерпы «выдувают» себе продушины на самых глубоких местах, в осенних нажимах, где одна льдина поднимается высоко над другой, образуя род навеса, и что работу эту они начинают тот час после морестава. «Только море замерзло, глядишь и продушины уже у них готовы, не дают льду затолстеть», говорят охотники. Отверстия эти заносятся толстым сугробом снега, нижняя поверхность которого сначала подтаивает от дыхания нерп, затем обледеневает и таким образом над продухой получается довольно устойчивый свод, по которому, говорят, «можно ехать хоть на тройке». Под этим то сугробом «матка» выдыхает себе сначала коридорчик от продушины, длиной около 1 аршина, а затем и логовище, диаметром аршина в два, где совершаются роды. Продушина с таким логовищем называется «гнездовой». Кроме этой главной имеются еще продушины самцов «секачей», а также небольшие «духовые норы», служащие для дыхания; не редко их бывает по 5-9 в обе стороны от главной. Продушина самки достигает иногда одной сажени в диаметре, у самца она не более одно аршина, духовые еще меньше. Из трех виденных мной продушин только одна, при которой был сделан наш неудачный выстрел, была диаметром около двух аршин, остальные две меньше аршина; все они имели кругловатую форму и гладкие округленные края, что происходило, вероятно, от частого вылезания нерп.
Относительно времени, когда щенятся нерпы, у охотников нет прямых наблюдений. Основываясь на фактах, во 1-х, что в случайно открытых логовищах маток в первой половине февраля детенышей никогда не находил, во 2-х, что молодые, убитые в апреле, достигают уже пудового веса, они полагают, что процесс этот совершается в конце февраля или в начале марта. Беременность нерп, по их мнению, продолжается девять месяцев, так как время течки они приурочивают к вышеупомянутым летним сборищам. В трупах самок, убитых около половины августа, находили не раз зародыши около 3-х вершков длиной, в убитых же около 10 сентября щенки достигали уже 4-вершковой длины.
По Гиббелю у Phoca anellata Nils, с которой Радде отождествляет байкальскую нерпу, гонка совершается в сентябре, роды же в марте или апреле. Детенышей у байкальской нерпы по Георги бывает от 1 до 3-х, по рассказам же нерповщиков в большинстве случаев бывает два, хотя и не редко один. Вышеупомянутый тунгус рассказывал мне, что ему приходилось наблюдать трех или четырех щенков при одной матке, но он не думает, что все они принадлежат ей; сам крайне чадолюбивый человек, он полагал, что и нерпы из сострадания дают приют и пищу осиротелым по какой либо причине щенкам. Прочие охотники не признают, однако, за нерпой таких нежностей; напротив, им приходилось наблюдать, что в виду опасности матка первая бросается в воду и не обнаруживает особенного беспокойства даже в том случае, если один из детенышей бывает убит. Случаев, чтобы матка защищала каким-нибудь образом своих детей, охотники тоже не знают. Кударинцы рассказывают, что родители никогда не делают попыток освободить своих, запутавшихся в сети, щенков. Если нерпа, лежа с детьми на краю продушины, заметит приближающегося охотника, то быстро бросается в воду, куда за ней скатываются и щенки. Охотник подбегает в это время к продушине и ложится за парусом. Многие скоро выходят снова на лед, матка же заставляет себя ждать очень долго. Сначала она подойдет к продушине, начинает «пыхтеть» под водой, затем выставит рыло в духовую нору и мычит «как бык»; если при этом она опять заметит охотника, то он ее больше уже не увидит, хотя бы дети все время оставались на льду. Относительно некоторых видов нерп известно, что они держаться постоянно семьями или парами; у байкальской – местные охотники не наблюдали этого. Они говорят, что нерпа встречается и в одиночку, и небольшими стадами – молодые и старые вместе, иногда много молодых при одном «секаче» или «матке», иногда наоборот.
Щенки байкальской нерпы родятся покрытыми длиной, около 2 вершков. Совершенно белой, курчавой шерстью. Сколько времени они пребывают в такой одежде, охотники достоверно не знают, но они убеждены, что переменив раз в жизни эту шерсть на короткую светло-серую, лоснящуюся, нерпа никогда больше не линяет и что с возрастом у нее только окраска шерсти делается несколько темнее и волос грубее. Нерп иного цвета, кроме серого с его оттенками, не знаю т не нерповщики, ни прежние исследователи; только один Мартос в своих «письмах о Сибири», говорит, почему-то, что байкальская нерпа белого цвета с пятнами.
В пищевых органах молодых щенков не находят ничего кроме очень густого, совершенно белого молока, которое тщательно собирается охотниками-скорняками, так как считается необходимым материалом при выделки шкур тех же нерп. Желудок и кишки взрослых особей наполнены всегда зелено-желтоватой жидкостью – «тигной», как говорят охотники, и никаких остатков рыб или других животных в них не находили. Все полагают, что тина это есть ничто иное, как переваренная «ледянка» т.е. голомянка, которой нерпа исключительно и питается. Мнение это не основано на каких-нибудь точных наблюдениях – «пахнет ледянкой, также жирна, как ледянка, значит ледянкой и питается», вот и основание. Что омуль не служит пищей байкальской нерпе, в этом сходятся показаниями как нерповщиков, так и рыболовов.
У Блазиуса находим сведения относительно другого вида нерпы, а именно Phoca vitulina такого рода, что она очень легко приучается, что прирученная обнаруживает трогательную привязанность к своему хозяину, всюду следует за ним, ловит для него лучшие экземпляры рыбы и очень долго может находиться вне своей сферы, т.е. воды. С байкальской нерпой никто, конечно, опытов приручения не делал. Помнится, что несколько лет тому назад два экземпляра пойманные на невод, кажется, в Ангарске, были показываемы в Иркутске в кадке с водой, как заморские животные; видевшие их находили, что они очень злы. Байкальские нерповщики саму идею приручения своей нерпы считают смешной, так как, по их мнению, этот «водяной зверь» без воды не может жить и часа; без воздуха запутавшиеся в сети живут иногда и по несколько дней.
Что касается величины нерп, то о ней путем расспросов трудно было получить точные сведения, потому что никто из промышленников не обращает особенного внимания на длину и толщину нерпы, а лишь на вес полученного от нее жира. По Георги байкальская нерпа достигает в длину до 6 футов, все жира одной особи до 3 пудов; по Радде наибольшая нерпа равно 1,5 аршина и вес ее жира 3 – 3,5 пуда. Некоторые из нерповщиков говорят, что наибольшие виденные экземпляры достигали в длину 2 аршин при весе в 14, даже 20 пудов, но такие показание имеют мало вероятности; большинство утверждает, что длина самой крупной нерпы не превосходит 1,75 аршина и вес жира 5-6 пудов; средняя же старая нерпа бывает длиной 1,5 аршина и вес ее жира 4-5 пудов. Каково отношение веса жира к весу остальных частей туши – костей, мяса, внутренностей и шкуры, мне не удалось узнать; не мог я также собрать точных данных и относительно внешнего различия между самцом и самкой. Говорят, что отличить издалека «секача» от «матки» можно только по тому, что последняя, имеющая всегда больше жира, выглядит толще, полнее, самец же «лежит на льду, как мешок». Слой жира, одевающий «матку», достигает в апреле 4 вершков в толщину, у самцов он не бывает толще 2-3 вершков. Нерпы летнего и осеннего убоя, по рассказам, дают жира значительно меньше, чем убитые в апреле.
Во времена Георги нерпичий промысел сдавался в аренду; кто был в то время владельцем этой статьи дохода – автор не упоминает. Он говорит только, что арендатор давал весной русским охотникам на 10 нерп по 3 фунта пороха и по 6 фунтов свинца, инородцам по тому расчету – 1 фунт пороха и 2 фута свинца и затем летом отправлялся по зимовьям собирал добычу. Десятый зверь засчитывался в возмещение стоимости пороза и свинца, а за девять остальных охотники получали от патрона по 54 коп. за штуку и по 50 коп. за пуд жира. Ежегодная добыча, по словам Георги, не превышала 2000 штук. В настоящее время промысел этот не оплачивается ни каким сбором – всякий и каждый может охотиться, где и когда ему угодно. Есть, правда, предприниматели, которые нанимают артель охотников и высылают в какую-нибудь местность на промысел, но в той же местности могут охотиться и другие и права хозяина артели распространяются лишь на упромышленного его людьми зверя. При полном отсутствии каких либо правил, нормирующих время и порядок охоты на нерп, при полном отсутствии какого бы то ни было контроля при поголовном суеверии нерповщиков, скрывающим даже друг перед другом свою добычу, нечего конечно и думать о возможности получить точные данные о количестве убиваемых ежегодно животных. Проезжая минувшим летом через с. Култук, я спрашивал знакомых, встреченных у тунгуса охотника, сколько им удалось добыть нерп весной, и получил ответ «сорок штук». Если принять во внимание, что култучане в свое время дали Радде точно такую же цифру, можно усомниться в ее точности. По общему мнению, как охотников, так и прибрежных жителей число нерп в Байкале с каждым годом уменьшается, а число лиц занимающихся добычей их, увеличивается. Нерпичий промысел представляет довольно выгодную статью. Георги было известно, что мясо нерп в его время потреблялось только бурятами и воронами; теперь же, как сказано выше, и многие из русских охотников не только не пренебрегают им, а напротив, считают очень лакомым куском. Жир, употребляющийся прежде преимущественно для кожевенного дела, ныне составляет и видный пищевой продукт и почти весь, добытый култучанами, сбывается тункинским обитателям – бурятам и русским – по высокой сравнительно цене 20-25 коп. за фунт. Скупщики жира для иркутских кожевенных заводов платат охотникам от 5 рублей до 5 руб. 50 коп. за пуд топленного жира, от 50 до 80 коп. за шкуру молодой особи и от 20 до 50 коп. за шкуру старой. Весенняя охота на нерп, по рассказам, продолжается около двух недель, и самый «нефартовый» охотник добывает в это время 3-4 нерпы. Если принять за норму, что он добудет только три средних нерпы, то от них он получит, кроме мяса, которым будет питаться сам, продажных продуктов: жира сырца, считая только по 3 пуда, — 9 пудов, из коих топленного будет 6 п. 30 ф. (не растопляющихся тканей остается обыкновенно 0,25 веса), на сумму около 34 руб., да три шкуры по 50 коп. – 1 руб. 50 коп., всего 35 руб. 50 коп. или по 2 руб. 53 коп. в день при готовом мясе – доход как для крестьянина, к тому в пустое осеннее время, весьма почтенный. Не удивительно, поэтому, что число охотников ежегодно растет.
Процедура топления жира, по-видимому, не изменилась со времен Георги. Он снимается с нерпы вместе со шкурой, затем отделенный от нее, складывается в кадку с решетчатым дном и выставляется на солнце, где очень скоро растапливается и стекает в подставленную посуду. Предназначенный для пищи, он подвергается еще очистке, состоящей в том, что прокипяченный сильно на огне, он выливается в холодную воду. Подвергнутый двукратной очистке жир этот, по словам употребляющих его не уступает любому скотскому салу.
Н. Битковский.
Опубликовано в 1890 году.