С северных промыслов Енисейской тайги.
Сентябрь на дворе; лес пожелтел, лист опадает. Наши гимназисты кончили практические занятия в тайге, уехали в город. По дороге туда же идут с котомками первые, оказавшиеся уже лишними рабочие, чаще всего попадаются слабосильные, негодные работники; идут и видные ребята, сильные, здоровые; эти – впрямь идут, а не плетутся, еле-еле передвигая свои усталые ноги, как это делают их дорожные спутники, которых теперь они обгоняют. Это идут счастливые золотничники, с деньгами в кармане; не мало из них кремней, умеющих нажить копейку и сберечь ее, если дать ей оборот.
Вот сидит здоровый, рослый мужик, он переобувается – к нему подходит, другой, только что обогнанный первым, и теперь, в свою очередь, сам могущий догнать его, но он остановился. Изнуренный от недавней болезни, он достал у себя из-за пояса топоришко и, подойдя к сидящему поближе, махнул свои оружие и раздробил голову детине; когда тот повалился, он обыскал его, нашел при нем три рубля и… пошел дальше.
Дорога таежная – большая дорога, в особенности в это время; по ней идет прохожий, косарь, рабочий, прогоняет свой скот гуртовщик, — кто-то из этих натолкнулся на кровавое дело, поспешил к другому, дали знать на зимовье – казаку, преступник скоро был взят и тут же сознался. Оказалось. Что он почти все лето пролежал в приисковой больнице – ничего не заработал; уволенный, шел в город – «и что со мною сталось – что я его убил, сам не знаю… не помню»… Так объяснил он свое дело; нашли при нем один рублишко; говорят, что он действительно душевнобольной. А может быть и нужда.
Для нас это один голый факт, и самый заурядный; останавливаться на нем не будем, тем более, читатель, что нас это не касается. Мы с тобой – люди культурные, читаем газеты, а те, идущие по дороге пешочком – не наши люди, у них свои нравы, свои привычки, которых мы и не понимаем. Другое дело, когда эти, не нашего поля, ягодки, заявляют себя чем-нибудь таким, что касается нас, или нашего кармана. Ну, тогда мы встрепенемся, заволнуемся и пустим в ход свои права и привилегии, чтобы отстоять свое «я», для которого мы существуем, работаем, а на все остальное, что нашего «я» не касается – «наплевать!».
Мы с тобой одного поля ягодки, мой читатель; я вот тебя сейчас опишу, нарисую картинку, где ты будешь играть роль, которая тебе понятна и свычна – видел я тебя в ней и раньше – но почему-то не оценил тебя по достоинству, не обратил на тебя внимания. В сотый раз ты играешь ту же роль, отстаиваешь свое законное «я», которое у тебя, целиком, все, со всеми его сложными атрибутами, помещается в кармане, — и кто тебя щипнет за него, ты закричишь, зальешься, точно тебе на мозоль наступили… И все-таки, я знаю это, ты рассердился, и при этом ты виду не покажешь, что рассердился, и на зло всем, — и тем, кто тебе наступит на мозоль, и тем, кто не тронет твоего «я», спрятанного в кармане – ты будешь делать опять же «свои» дела, и никакой писатель тебя не вылечит, даже не научит конфузиться».
Да, мы с тобой одного поля ягоды, и я еще раз опишу тебя, хотя знаю, что ты неисправим, хотя мне и нет дела до тебя, если… ты не трогаешь моего «я», которое я также прячу, только в разные карманы – и не всегда в тот, где кладу свой кошелек. Ты это отлично знаешь – и в этом отношении я даже «непутный человек»; у тебя же всегда один путь – в карман.
Есть у нас богатый купец в Енисейске; богат он, но наследства оставить некому. Казалось бы спорить ему за каждую копейку, но привычка, как вторая натура, а на грех у него она одна, и берет свое.
Соблазнила его корысть, не оставляя своего купеческого ремесла, заняться еще и золотым промыслом, и послал ему его Бог хорошее золото!.. Почет ему и в городе, почет ему в тайге! Приехал к нему дорогой гость, — наказал на 600 рублев, — да как наказал? Я сейчас расскажу.
На прииске в чанах с мясом, оказалось мясо такое, как это сам хозяин доказал своим примером – «есть можно», «ничего – не пахнет». Только все другие находили, что оно нестерпимо воняет. Внял хозяин голосу других; ты думаешь, читатель, что он его выбросил в лес? Нет, он просто повесил его на солнышко – проветриваться. А тут беда – затмение! Вышли все гости на двор, говорят: «воняет страсть!»… Как тут быть? Придет, ткнет носом в мясо, говорит: «ничего не слышу – врете вы все – мясо хорошее»!..
Потолковали, разошлись. Приехал ревизор и нечаянно увидел развешанное мясо. Как, зачем, да почему? Послали за исправником, привезли и доктора. Хотя все они и бывали ранее, но приезжали должно быть в самый момент затмения, — когда ночью не видно было… И притом у них был насморк. К приезду же ревизора затмение прошло… На горе гостеприимного хозяина, гость не страдал насморком и, услышав вонь, попросил доктора удостоверить, что мясо воняет, и не сочтут ли господа, для сего случая приглашенные, справедливым не давать такое мясо рабочим? Когда спросили одного депутата, как его мнение, он сказал: «Не знаю, по вкусу ли оно рабочим, но Мишка-зверь такое мясо очень любит и ест охотно»… Хозяин тотчас же подхватил и заметил6 «Вот видите, значит, есть можно!» Все расхохотались и велели мясо выбросить в лес… Мясо вывали из чанов, — оказалось его возов десять. Исполнив свои обязанности, можно и в генерала сыграть… Если бы кто вздумал строго относиться к таким пустякам, то, пожалуй, пришлось бы жить одному, да еще в юрте…
Стоило ли писать так много о такой дрянной истории, такой обыкновенной?.. Ей богу, не стоило!.. Нас удивляет не хозяин; нет, мы удивляемся ревизору. Давно мы не слышали о такой храбрости, — право, удивляемся; только не сглазить бы! Вот почему мы пишем об этом мясе… Стало быть, между нами есть еще люди, которые на нас не похожи.
Кто знает, какие у кого бывают побуждения судить мы не можем, а все-таки утешение, что. Если не на душе, то на желудке, будет веселее у тех рабочих, которые теперь будут есть свежее мясо, вместо тухлого соленого, веселее на желуде и у мишки Топтыгина, который, не страдая насморком, унюхает лакомое блюдо и придет пугать ребят и баб, собирающих теперь ягоды. Поволнуются бабы, посмеются над их страхом рабочие, и всем будет весело… И даже сам Никитушка улыбнется, помирясь со своей потерей, и даже может утешится, что не он один поплатился, — поплатились и многие другие, на сумму до 75 т. рублей, которые увез один из енисейских купцов, скрывшийся неизвестно куда из города и после поверки магазина оказался недочет на эту сумму…
Савва Гликов.
23 августа 1887 года.
Опубликовано 11 сентября 1887 года.