Река Кеть и ее береговые обитатели.

Река Кеть, как известно, вливается в Обь первым притоком близ села Тогур, лежащего невдалеке от Колпашева, откуда она течет параллельно Оби до самого Нарыма, местами соединяясь посредством протоков с Обью. Начиная от Тогура, до устья речки Озерной, в 14 верстах выше которой сооружается крайний отсюда шлюз Обь-Енисейского водного пути; местность повсюду пустынная, покрытая сосновым и кедровым лесом; долина реки суживается по мере удаления вверх, но нижняя часть ее, от Тогула до бедного «Поселка немца», лежащего на левом берегу Кети, достаточно широка и местами образует прекрасные заливные луга, могущие впоследствии дать богатую сенокосную равнину. Береговые жители из русских выше Тогура встречаются лишь верст на 200; у них построены более или менее людные селения, — но чем выше, по течению реки, тем малолюднее, и беднее селения и уже в Максимкином яру, находящимся от Колпашева на расстоянии 600 с лишком верст, представителями русских являются только священник и дьячок местной церкви, все же остальные остяки.

Главное занятие прибрежных жителей, как русских, так и остяков – звероловство и рыболовство; в ближайших селениях к Колпашеву и Тогуру, населенных русскими, практикуется скотоводство, огородничество и частью земледелие, но все это производится в малых размерах. Встречаются поселения в одну-две хижины, обитателями которых являются, Бог весть, откуда пришедшие охотники; они стреляя дичь. Сбывают ее проезжающим с канала рабочим и к зиме перекочевывают в другие более удобные для них, места. Одного из таких охотников – перелетных птиц, я знал лично и из слов его понял, что ему вся северная тайга знакома не хуже, чем обладателю лесов – остяку или тунгусу. В зимнее время стоило ему встать на лыжи, чтобы без труда попасть в Нарым, на Енисее и даже в далекий Туруханск. Не редко, подвыпив, он хвалился, что барону Аминову, с Кети на Енисей, он лично «проторил дорогу».

Проезжая вперед и обратно по Кети на пароходе, я наблюдал только жизнь берега и особенно останавливался на жизни дикаря-инородца. Инородец и русский береговой житель Кети казался мне весьма жалким и более диким сравнительно с жителем большой проезжей сибирской дороги. Жилище его, как и сама одежда, всегда носит отпечаток крайне неряшливости; спиртные напитки ценятся здесь более, чем где либо, и считается за величайшее наслаждение напиться пьяным; разврат между молодыми людьми, и измена жены мужу считаются обычной нормой жизни. Но самое ужасное, школы и духовенство в слишком отдаленных от них селах, так что долго еще не отделаются они от полузверской жизни. Бывают, конечно, всегда и везде исключения, но эти исключения, являются в далеко не желательной форме. Я говорю о кетских кулаках-торговцах, разбогатевших на счет своих же однодеревенцах-жителей. Тамошний кулак, как и все остальные жители, грязен, подслеповат, но ходит уже в барнаульской шубенке, хотя и рваной, умеет встретить и проводить представителя сельской и уездной администрации, если он случайно заглянет в его дебри за копейкой. С однодеревенцем он крайне груб и заносчив, что естественно, так как вполне уверен, что тот по горло увяз в его мешке. Хорошо и выгодно сбываемые нам – стерлядь, рябчики, орехи, белка, бобер, лисица и пр. он выменивает здесь на гнилой ситец, разведенную водку, подмоченные пряники и другие продукты цивилизации. Так что от тьмы и невежества одинаково страдаете и вы, горожане. Смеется же над вами кулак. В домах таких торговцев всегда производится беспатентная продажа водки. Нередко пуд ржаной муки остяку обходится в 3 рубля, четверть водки в 4-5 рублей, 12-копеечный ситец в 50-60 копеек аршин, чай кирпичный в 2 рубля кирпич, тогда как на свой товар остяк, по простоте сердечной, цены не повышает.

Как высоко не стояло бы наше просветительское начало – комиссионерство среди инородцев, а, до тех пор, пока они сталкиваются с цивилизацией. Представителями которой являются лишь подобные обиралы, не улучшится положение «дикаря» и не перестанет он смотреть на заезжего русского человека как на своего врага. Большинство кулаков, впрочем, ссыльные евреи; однако это нисколько не улучшает положение остяка или тунгуса. А между тем по характеру и нравственным задаткам инородец не только не ниже любого сибирского крестьянина, но во многом превосходит его. Я говорю без всякого преувеличения. И это будет понятно, если прибавлю, что между инородцами, не знающими еще кулака, воровство и обман неизвестны и трудолюбие примерное. Священник, приехавший в юрты к подобным инородцам находит самый радушный прием: по первому его слову стекаются к нему все от мала до велика, садятся на землю и с глубоким вниманием слушают каждое его слово. Правда, и за ними водятся черты присущие всем первобытным народам, — как беспечность, которая, впрочем, еще раз свидетельствует о необходимости возможно большей разумной опеки в отношении его: о не умеет обеспечить даже себя, уничтожая избыток от звероловства или рыболовства. А какая в нем выносливость и энергия! В зимнее время охота его на зверя сопряжена с такими трудностями, которые вряд ли под силу нашему крестьянину. Случается, что нередко, в пургу, утопая в глубоком снегу, на лыжах и с нартами (род легких санок) в руке, с женой и детьми, покинув чум, по целым неделям выслеживает он зверя, который осторожнее иногда и находчивее самого охотника, или ранив, например, лося, гоняется за ним трое, четверо суток, пока зверь, истекая кровью, не упадет от изнеможения. После такого рода ужасной охоты, тащится остяк к чуму, с нагруженными нартами, может быть, за сотни верст, ночуя в снегу, под шкурой оленя и питаясь захваченной из юрт мерзлой рыбой или убитой на пути белкой. У него мы должны учиться терпению и трудолюбию, а ему не мешало бы поучиться у нас убивать свободное время: по возвращении в чум, лакомится семья мясом убитого зверя, и выпивается в кругу соседей, таких же горемык и тружеников, четверть другая водки, добытой за свежие шкуры. Да, много нужно проявить выносливости от заезжего кулака и живучести, при такой тяжелой борьбе за существование.

Говорят ли, какое развращающее влияние оказывают на остяка рабочие и служащие низшего разбора, по справедливости, канальские: в ужас приходят остяки при появлении в их среде русского человека, и прибрежный инородец по Кети спешит скорее убраться в глубь тайги, а застигнутый вполне неожиданно часто нравственно совершенно падает. Не спрашивайте канальца о семействе остяка-Макара: совестно и больно вам сделается за человека, и особенно за цивилизатора – русского.

В конце концов, невольно приходишь к убеждению, что не мешало бы хоть несколько оградить и защитить инородца от темных и корыстных людей, которые в мутной воде уж очень бесцеремонно ловят рыбу, внося в жизнь инородца лишь порчу нравов, заразительные болезни, самую варварскую эксплуатацию и другие прелести, которые отталкивают инородца от русского, в сущности доброго и уживчивого человека. Самое лучше было бы учреждать в таких пунктах, как Максимкин яр, инородческие школы с приспособленной к остякам обстановкой, которые в настоящее время вполне отсутствуют, хотя это слишком еще мало защищало бы инородца, — но придумайте что-нибудь лучшее! Да позаботьтесь и о русском Кетском жителе. Пусть вода унесет все. Что намутили у нас.

Г.К.

Опубликовано 2 февраля 1888 года.