Из поездки в Качинскую степь.

Нынешним летом нам удалось предпринять небольшую этнографическую экскурсию в качинскую степь. Но прежде этого мы посетили Тагарский остров, близ Минусинска, известный массой древних могил и в последнее время привлекающий все более внимания наших археологов. Об этих археологических редкостях наших мы поговорим особо.

Ознакомившись бегло с Тагарским островом, мы переправились за Енисей через перевоз под Синим камнем. Так называют местные жители утесы зеленоватого и зеленовато-серого глинистого песчаника, образующих левый берег р. Енисея. Здесь начинается так называемая Койбальская степь. Она занимает угол между Енисеем и Абаканом, с юга и запада ограничена предгорьями Саян. К ней теперь уже не идет название Койбальской: она вся занята качинцами и русскими, и теперь от Койбалов осталось в Минусинском округе только одно воспоминание. Язык, нечего и говорить, совершенно утрачен, некоторые роды койбальские считают себя качинцами и очень немногие помнят свое происхождение. Во всей степи можно назвать только два центра, где остались койбалы, или считающие себя койбалами – это улус под Синим камнем, через который пришлось нам ехать, и деревушка Уты, на речке Уте, где была лет 25 тому назад особая Койбальская инородческая дума. Койбалы на Утах до того перемешались с русскими, что среди них немногие знают и качинский язык, живут в избах, занимаются земледелием. Койбалы под Синим камнем, не смотря на близость города, более похожи на инородцев, чем их утинские собратья: большинство их живут в юртах, говорят по-татарски и почти не сеют хлеба. Перевоз, близость города развили в них страсть к сторонним заработкам. Большую часть своих лугов они сдают городским мещанам в аренду, скота держат мало и большую часть года, особенно зиму, перебиваются кое как впроголодь. Как всегда при таких обстоятельствах бывает, из койбалов выделились человека два более зажиточных, которые и пользуются остальной голытьбой. Между инородцами и русскими койбалы не пользуются доброй славой. Особенно койбалы под Синим камнем: конокрадство и перевод коней обычный порок всех кочевых инородцев, но про койбалов и не злые языки говорят, что они не брезгуют и ручной кражей. Угол степи между Абаканом и Енисеем представляет высокую равнину, перерезанную рядом низких озер и болотин, идущих от Абакана к Енисею. На сухих и высоких местах видим мы ряд довольно больших курганов плоских, обозначенных камнями по углам. Подобные видели мы и на Тагарском острове, но здесь они большего размера, есть курганы длиной в 50 и 55 шагов. Цепь их тянется с небольшими перерывами с юга на север до горы Самохвал, лежащей между устьем Абакана и Енисеем. Со временем эти курганы будут чистой находкой для археолога. Близость города дат возможность найти рабочих, и большинство курганов совершенно целы, на них не видно никаких следов хищнических раскопок.

Абаканская инородческая управа лежит на крутом, левом берегу Абакана. Издали она совершенно напоминает небольшое русское сельцо; церковь и ряд домиков тянутся по берегу, юрт не видно. Абакан здесь шириной около 80 сажень, впрочем по словам видевших эту реку, он верст на 200 от устья сохраняет ту же ширину.

В Абаканскую управу мы попали чрезвычайно удачно. Нам сказали здесь, что на завтрашний день, на горе Самохвале, против устья Абакана, назначено шаманское всенародное приношение горному духу. Празднество это бывает раз в год, и на него собираются массы народа. Решено было оставаться в управе на завтрашний день, а остаток дня посвятить осмотру большого могильника за речкой Ташебой, в 15 верстах от управы.

Назавтра мы узнали, что в 12 часов назначено начало торжественной церемонии жертвоприношения горному духу, или по-татарски Таг-тай. Старожилы жаловали только, что в нынешний год собралось очень мало народа, что будет участвовать всего один шаман, тогда как обыкновенно подобные торжественные праздники освящались сослужением нескольких шаманов; вообще раздавались голоса, утверждающие, что древнее шаманское благочестие упадает, благодаря развитию скептицизма и маловерия.

Как, однако же, не велик скептицизм современных татар, он, все-таки, не помешал на другой с утра нескольким сотням инородцев собраться на правом берегу Абакана, на горе Самохвал, около небольшого березового лесочка, близ вершины горы. Центр сцены занимала высокая береза, увешанная синими и белыми лоскутьями – цвета горного духа. Тут же под березой был разложен костюм шамана; под деревом был привязан бурых конь, которого надо было во время церемонии посвятить горному духу, или другими словами, сделать его изыхом горного духа. Каждый из духов татарской шаманской демонологии требует себе в посвящение известного рода животных, по большей части, коней; масть, возврат и прочие свойства нужного для посвящения животного определяет шаман. Иногда ставят изыха в случае болезни или для предотвращения несчастий. В некоторых татарских семьях сохранился обычай ставить родового изыха, покровителя стад и дома известного рода; например, у инородцев Картиных (сёк ойрять) из рода в род ставят солового изыха, инородцы Колитымовы (сёк каска) – гнедого и т.д. Каждому изыху соответствует известный знак его, идол или тюсь (у калмыков и черневых татар – онгон). Общий тип их – разделенная на двое березовая ветка, на концах вилок которой навешаны разные лоскутки, иногда кусочки парчи, собольего или беличьего меха, конские волосы и т.д. Ставление изыха сопряжено с некоторыми расходами. Кроме уплаты за труды шаману, нужно еще кормить идола, или тюса – представителя изыха, то есть приносить ему жертвы. Посвященное животное пускается в табун и с этих пор никто, кроме хозяина дома, не имеет права ездить на изыхе. К сбруе его не смеет прикасаться ни одна женщина. Ни одна татарка ни за что не решиться перешагнуть даже через ремень или узду, бывшую на изыхе. По истечении известного срока посвящение с коня снимается, и он превращается в обыкновенную домашнюю скотину.

Мы подошли к группе татар и татарок, расположившейся не далеко от священного дерева. Женщины занимались разборкой заколотых жертвенных баранов, мужчины отчасти помогали им, но большинство было занято переливанием из пустого в порожнее и переливанием молочного вина (арака) из бутылей в стаканчики, а от туда в желудки. Компания была очень довольна новыми посетителями и немедленно начала посвящать нас в различные подробности предстоящего события.

— Что приехали посмотреть, как ясашные свой закон справляют? – Что же посмотрите.

— Вот это дерево называется – бай-казын (богатая береза), около нее будет шаманщик ходить. Бараны эти пойдут в жертву Богу, а шкуры шаману за труды. А вот и сам шаманщик. – Ей, Анчей, подойди-ка сюда!

Герой дня довольно развязно подошел к нам и тут же заявил, что он был знаком с различными петербургскими господами. Оказалось. Что его услугами пользовались уже В.В. Радов, А.В. Андрианов и местный любитель этнографии г. Кузнецов. От беседы шаман, однако же, отказался, под тем предлогом, что ему надобно готовиться к действию и уселся поодаль, в одиночестве и как предаваясь глубоким размышлениям.

— Устал он, всю ночь здесь на горе прошаманил, — снова принялись пояснять наши собеседники.

Словоохотливость татар и отсутствие всякой подозрительности объясняется очень просто тем, что все это был народ тертый, видавший виды. Большинство их, желая блеснуть своей цивилизованностью, даже пробовали уверять нас, что в сущности они никаким шаманам не верят. Я думаю, что в данную минуту, сидя рядом с «русскими», которые следили внимательно за всем происходившим, многое знали сами из шаманского ритуала, но не обнаруживали никакой боязни перед заклинателем чертей, инородцы набрались храбрости и довольно искренне посмеивались над шаманом: но частенько и между нашим братом встречаются отъявленные вольнодумцы, которые бледнеют, заметив 13-го за столом. То же было и здесь. Только заметили наши компаньоны, что шаман начал облачаться, как мигом все шутки смолкли, и толпа придвинулась к священной березе.

Шаман облекся в блестящий новый костюм из светло-зеленого сукна с красными полосками, усаженный раковинами, на голову надел остроконечную шапку с ястребиными перьями, украшенную крестиками из раковин, лицо закрыл целым рядом цветных ленточек; один из присутствующих подал ему березовую ветку, увешанную синими и белыми лоскутами, и дело началось как всегда с призывания духов; бубен во время горной жертвы не употребляется.

Шаман медленно, как бы благословляя толпу, поводил по воздуху березовой лозой и кланялся священному дереву. Он еще владел собой, и важные. Медленные движения, очевидно, были заучены.

— Вы замечаете – сказал мне в полголоса сосед, минусинский мещанин: — что шаман этот подражает в своих манерах православному священнику?

И действительно эти благословляющие жесты, медленные движения и поземные поклоны священной березе были чем-то новым, не шаманским. Горную жертву я видел не раз, но ничего подобного не замечал в манерах других шаманов, но как только кончилось общее обращение ко всем духам и самому Ильхану, шаман быстро переменил свои манеры: начались дикие завывания, вздрагивания всем телом, ветка задергалась у него в руках. Он мысленно переносился теперь с одной горы на другую и духу, хозяину каждой гору, приносил жертву. С Самохвала он перешел на гору Изых, воскликнул:

Лейте, лейте вино!

Лейте, лейте, брызгайте вино!

и принялся плескать молочным вином на березу. С Изыха шаман в беспорядке переходил с одного урочища на другое. В сущности это было уже отступление от порядка. Обыкновенно во время Таг-тая шаман отправляется сначала на восток от того места, где приносят жертву, упоминает все находящиеся по сопутности вершины гор, поворачивает к югу и здесь, поминая дальние горные вершины, приходит в совершенное неистовство. Горные духи, хозяева грозных Саянских вершин, шутить не любят, это очень важные особы, и хороший шаман просто лезет из кожи, призывая их.

К тому процедура эта вся символизирует путешествие шамана по горным вершинам, и чем дальше идет он в своем пути, тем большие трудности испытывает он, что и старается дать знать слушателям дикими возгласами.

— А вас кажется – путает что-то? – спросил я старого татарина, стоявшего рядом со мной.

— Пьян, он, собака! Где ему дураку знать все гольцы и хребты! Вот сагайские шаманщики, те все по порядку ведут, а этот городит только, что припомнит! – с негодованием ответил сосед.

Наконец, наш шаман с грехом пополам добрался до вершины Абакана – этого ultima Thule наших инородцев и крайнего пункта своего воображаемого путешествия. Инородцам вершины Абакана рисуются в какой-то неведомой, мистической дали, окруженными какими-то непроходимыми препятствиями:

Абакан быжин – ак таскыл

Абакан быжин рак таскыл.

Вершина Абакана – белая гора.

Вершина Абакана – дальняя гора.

Ваш покорнейший слуга пользуется не малой известностью среди инородцев за то, что он был на вершинах Абакана.

После упоминовения вершин Абакана, должна следовать церемония отпуска ихыха горного духа.

Двое татар отвязали коня, шаман начал обходить его и прыскать на него молоком и потом вином. Табунный конь, трое суток простоявший без пищи и без питья, вымытый два раза в теплом настое травы, позволил спокойно проделывать над собой эту процедуру. Затем шаман поставил лошади на крестец чашку с вином и велел пустить коня на все четыре стороны. Лошадь спокойно принялась щипать траву и успела сделать несколько шагов, прежде чем свалилась чашка с вином с крестеца (по тому как упадет чашка и ложка, делается заключение о счастливом годе).

Эти им закончилась процедура горного жертвоприношения. Шаман разоблачился и тут же предложил нам, что если мы желаем снять с него фотографию в полном шаманском облачении, то он ничего не имеет против этого.

Не смотря на скептицизм слушателей, не смотря на то, что шаман был очень не доволен скудостью жертвоприношений (всего 7 баранов!) и старался только поскорей отделаться и делать свое дело кое-как, — все-таки, не смотря на все это, из всей процедуры этого выносится очень серьезное впечатление. Глядя на заклинания шамана и на окружающую его паству, выф невольно приходите к убеждению, что этот некогда страшный культ злых сил природы сильно обветшал, что с каждым годом, с каждым часом слабеет его власть над умами, но как выражение умонастроений недавнего прошлого он полон глубокого, жизненного смысла.

Немного нужно силы воображения, чтобы перенестись в ту эпоху, когда шаманщик безраздельно владел умами кочевников. Вся природа полна мрачных, враждебных сил. Зимняя вьюга, летняя жара, черный нависший утес, бурно ревущий поток, даже уродливое дерево – все это страшные неведомые изделия силы. Я не говорю уже о болезнях, губительных эпизоотиях. И вот является люди со странными свойствами – нервные, почти эпилептики, задумчивые, впадающие в какие-то странные припадки. Им кажется, что какие-то духи, неведомые силы, умершие предки беседуют с ними, зовут их к себе.

Много знают умные старики, много видели они на своем веку, многое помнят они от отцов и дедов, которых никто не видывал, кроме их. Старики крепко держат заветные предания, хранят народную мудрость, но камы, или шаманы, мудрее их! Ни умеют говорить с какими-то неведомыми силами, умеют заставлять их слушать себя!

Можно легко понять, какое грозное впечатление производило на слушателей призывание страшных горных духов, среди величественной обстановки пустыни, где-нибудь на вершине горы, откуда открывается далекий горизонт, вмещающий в себе чуть не пределы всех известных дикарю земель! И для нас этот культ природы, эти воззвания к владыкам гор не потеряли еще известной доли суровой поэзии.

Вспомним, какая масса разных предрассудков и переживаний хранится в нас самих, и нам станет ясно, что культ шаманства еще долго будет владеть умами инородцев, и через многие, многие лета поздний отпрыск его скажется в виде какого-нибудь непонятного обычая.

Какие силы подкопали и подкапывают поныне шаманство как мировоззрение? Христианство, религия благого Божества, религия Богочеловека, заменившего религию злого бога, бога-зверя? – Степень этого влияния может измерить только миссионер, духовный учитель, владеющий мыслями и совестью своей паствы. Нам, людям мирским, не берущим на себя трудной задачи руководить и словом, и примером нравственностью людей, трудно судить, на сколько глубоко пустило корни христианское учение в инородцах. Мы знаем, что все качинцы крещенные, но на сколько «облеклись во Христа» эти новокрещенные участники шаманских жертвоприношений, пусть судят добросовестные, честные и нелицемерно верующие миссионеры. Мы в деле разложения старого, инородческого мировоззрения укажем на другой фактор, более доступный нашему наблюдению. Фактор этот не имеет ни чего общего с христианством. Христианство духовно, сознательно, человечно, главная область его внутренний мир человека, хотя влияние его обнаруживается во всех сферах жизни. Фактор, о котором я намерен сказать несколько слов, — материален, бессердечен, бессознателен и даже бесчеловечен; сфера его деятельности – внешняя обстановка. Знакомясь с русскими, татарин узнает массу новых вещей, совершенно ему не ведомых, а что главное – он знакомится с совершенно новым для него строем жизни. Строй этот крепкий, сильный – татарин чувствует, что он мало по малу подпадает под его власть. Прежний натуральный кочевой порядок не в состоянии бороться с теми подонками цивилизации, которые приникают в жизнь инородца. В чем же главная сила этого порядка? В крепкой нравственной связи, в высшей справедливости, взаимной помощи, в непосредственном общении с нездешними силами, в колдовстве? – Нет! Просто в материальных богатствах, в деньгах, попросту сказать. Деньги ломят все, у кого они есть, не нужно ни попа, ни шамана, ни громадных табунов с изыхами; эта сила и сила власти русского чиновника не знают пределов. Ни закон, ни обычай не сдерживают их, заклинания шамана против них не помогут. Сделаться чиновником не всякому дано, наживать деньги всякий может не трудом, так воровством. Перед этой грубой материальной силой, перед могуществом кулачества перед чудодейственными фортелями русского коммерсанта бледнеет страшный культ шаманства. Прежние простые взаимоотношения, прежний экономический быт, стоявший в такой гармонии и с природой, и с культом, начинают изменяться. Умный татарин только и мечтает о том, как бы уподобиться купцу Ивану, Петру, Федору, которые так ловко наживаются от его сородичей. Русские обходятся без шаманства, они смеются над ним, смеются над обычаями татар, русские серьезны только тогда, когда идет речь о деньгах, о торговле. Инородец сначала подражает им просто по переимчивости, но скоро и сам проникается величием рубля. В жертву ему приносятся самые дорогие обычаи, вместе со старым культом ветшают и самые святые сокровища души инородца – честность, простота, взаимная доверчивость. Вот этот могучий фактор, враждебный всяческому идеалистическому воззрению на жизнь, который подрывает все основы инородческого мировоззрения и взамен их не дает ничего, кроме культа материальной силы. Но к лучшему ли эти замены? – вот вопрос.

С рассказа о горной жертве я, однако, как-то не заметно съехал на тему о современном татарине и той внутренней ломке, которую переживает он теперь. Вопрос этот слишком обширен, чтобы его исчерпать сразу.

Д. К-ц

Опубликовано 20 ноября 1886 года