Чуна. (В нижнеудинском округе).

Около ста лет тому назад, крестьяне алзамайской волости, нижнеудинского округа, выбрали для занятия земледелием необитаемый, плодоносный, край, верстах в 120 в сторону от селения Алзамайского. Край этот до сего времени представляет непроходимую тайгу с густым первобытным девственным лесом, во многих местах пересекаемую дикими, неприступными скалами и горами, между которыми раскинулись долины, покрытые густой сочной травой, орошаемые верхним течением реки Уды, носящей в этом месте название «Чуны». По тайге довольно часто разбросаны небольшие открытые места с черноземной почвой, вполне пригодной для хлебопашества. Впервые на этих местах крестьяне обработали и засеяли поля, косили сено в долинах и построили кое-где юрты, которые служили им жильем в летнее рабочее время; по окончании же полевых работ, земледельцы на зиму снова уходили в свои деревни. Хороший урожай и привольные для скота места до того прельстили крестьян, что вскоре на место юрт появились кое-как срубленные домики, около которых ютились хлевы, стайки и загороди; здесь жил уже скот, имелись пастухи, оберегающие его от зверя и сюда переведена была половина крестьянского хозяйства; таким образом, в глухой тайге появились заимки вдали от большого тракта и жилья человеческого. Трудность сообщения между деревнями и заимками, отдаленность последних, раздвоенность хозяйства с одной стороны, а с другой уменьшение с каждым годом района крестьянских земель, вследствие постоянного наплыва поселенцев, казаков и новых крестьян, — нужно было уделять часть полей, — плохой урожай в алзамайской волости – все это заставило многих жителей окончательно перебраться на поселение, где в перспективе красовалось полное раздоление и сулилась зажиточная, лишенная всех неудобств и стеснений, крестьянская жизнь; и вот вместо заимок явились деревни или постоянные поселения; в настоящее время считают уже 6 деревень: Которма, 1-ая, Которма 2-ая, Боер, Костина, Питаева и Миронова, носящих общее название чунских селений или просто «Чуны». Народонаселение этих деревень по переписи 84 года было 427 душ обоего пола, а дворов – 82.

Край этот предоставил обильную работу для русских могучих рук и щедро награждает труд каждого работника; далеко в окрестностях славится «Чуна» своими природными богатствами: черноземные поля, климат благоприятный для земледелия способствовали успешному развитию хлебопашества, плоды которого предоставили полную гарантию для безбедной жизни переселенцев; луга на которых в настоящее время пасутся стада рогатого скота; леса, переполненные птицами и пушными зверями; река, дающая богатый лов всяких рыб – все это надолго представили обеспеченное существование жителей, вследствие чего Чуна в экономическом отношении имеет огромнее значение для всего нижнеудинского округа, служа ему житницей, доставляющей все необходимые продукты и таким образом в годину бедственного положения нашего округа от неурожаев хлеба и валежа скота гарантирует его от могущих быть положительных голодовок, а в обыкновенное время уравновешивает цены нашего базара, не давая им постоянным подвозом хлеба высоко подниматься. Кроме этого, дичь, рыба без Чуны была бы для предметом особой роскоши, весьма чувствительной для кармана, равно как и шкуры чунского зверя, ягоды, масло, в избытке доставляемые Чуной на весь округ (последние предметы вывозятся также и из казачьих станиц, находящихся ближе Чуны, но во всех отношениях представляющих уголок той же Чуны). Кажется, что при таких естественных богатствах природы, при таком приволье край этот должен быть счастливой аркадией, в которой блаженствует горсть населения, пользуясь его преимуществами и выгодами, но такое мнение было бы ошибочно; если мы зададим себе труд даже не изучить этот во многом интересный край, а только ближе ознакомиться с ним, то мы увидим, что жизнь этих переселенцев, среди указанного нами приволья, есть ничтожное, жалкое существование в несколько раз худшее, чем в самой бедной, обиженной природой, деревушке, приютившейся в каком-нибудь глухом уголку нашего обширного отечества.

Чуна в своих границах представляет особый мир, подобный которому, вряд ли можно сыскать где-нибудь в другом месте. Это замкнутый круг, в котором развилась своеобразная жизнь, чуждая посторонних влияний и внешнего влияния; у них образовались свои понятия, свои верования, обычаи и обряды, кажущиеся для простого мужика смешными и дикими. Правил благопристойности или хотя какого-нибудь внешнего приличия, уже вкоренившегося и в наших крестьянах, в понятиях чунарей не существует; их религиозные верования не ясны, сбивчивы и, находясь на низкой степени понимания, представляют собой ряд грубых заблуждений, в силу который суеверие чунарей возросло до крайних пределов; вера в покровителей охоты, лесных леших, домовых и т.д. доходит до буквального поклонения и служения им; понятия их скудны, нелепы и ограничены; в чужом обществе чунарь чувствует себя крайне не ловко; он не находит ни вопроса, ни ответа и своим неуклюжеством, робостью, выговором возбуждает смех всякого собеседника, — вот отчего часто по Сибири человека ограниченного, невежу именуют обидным эпитетом «чунаря». Обряды их несколько напоминают обряды наших мужичков с некоторыми лишь изменениями и упущениями, а также и с прибавлениями, но эта, так сказать, «переработка» в обрядах не говорит в пользу чунарей, а доказывает лишь то, что жители стоят на крайней степени суеверия и низкой степени умственного развития; кроме того и то, что они до того отстали от своих прежних односельчан, оставшихся на большой дороге в когтях нужды, что существование чунарей даже в глазах теперешнего населения алзамайских деревень кажется смешным и жалким.

Не смотря на все приволье, на все богатства окружающей природы, жители Чуны далеко не блаженствуют в этом взысканном Богом краю, а в общем, большей частью очень бедны, имеют жалкие лачужки и вечно пребывают в нужде и лишениях, за исключением очень не многих (из 82 – 15) дворов, которые считаются вполне зажиточными. При этом все более бросается в глаза то обстоятельство, что как бедные, так и богатые жители сеют почти по одинаковому количеству хлеба, получают одинаковый сбор и держат поровну домашнего скота.

Главной причиной убившей благосостояние и умственное развитие в чунском крае служит отсутствие удобного пути сообщения с ним, или, выражаясь местным языком, «в Чуну нет дороги». Как это ни кажется странным и диким, что народ прожил в глухом крае целое столетие, вырастил там новое поколение и проложил дороги к жилым местам ради собственной же выгоды, однако этот по истине плачевный факт действительно существует. Есть, впрочем, пути, посредством которых и до сих пробираются в Чуну: один из Нижнеудинска через казачьи станицы Укор, Бадарановку, Шипицину, другой тайгой, огибая сотню лишних верст, а третий путь из Нижнеудинска, трактом в Алзамай в сторону самой Чуны, но как тот, так и другой и третий пути для намеченной цели совершенно не пригодны. В глухой тайге идут две узкие тележные колеи, заваленные свалившимися деревьями с выбоинами, ямами, тресинами на каждом шагу и с крутыми обрывистыми горами, представляющими не мало опасностей как подъеме, так и в спуске, а в ненастное время дороги эти совершенно не проходимы: никакой экипаж, никакие сбруи не выдержат этот варварский путь; запрягать же в один экипаж по две лошади и более по причине крайней узости дороги не представляется буквально никакой возможности. Один местный заседатель посетивший Чуну, в донесении к своему начальству говорит, что трудно проехать в Чуну без того, чтобы в крайнем случае не сломать хоть двух ребер и при этом путник постоянно рискует свернуть себе шею, а после дороги непременно будет лежать недельку другую в постели. По этим словам можно представить себе, что за дорога проложена в Чуну, если даже г. заседатель, ехавший в сравнительно удобном экипаже, обложенный, вероятно, подушками и одеялами, составил о ней сказанное мнение. Подобная в Чуну породила много бед, тяжело обрушившихся на население: следствием ее произошло неравномерное распределение богатств между жителями; одна из них – меньшая часть ловко сумела воспользоваться этой невзгодой и обратить ее в свою пользу – эта часть кулаки и мироеды, навеки закабалившие в свои лапы чунарей и на их счет создавшие себе благосостояние. Чуна далеко отстоит от гг. Канска и Нижнеудинска, как от пунктов, в которых можно привольнее сбыть свой товар и сходно купить нужного, к тому же дорога уже известна читателю, а потом не каждому крестьянину под силу: нужно иметь крепкую, хорошую, а следовательно и дорогую лошадь, такую же сбрую, нужно в дороге не мало положить непосильных трудов и быть готовым ко всякой опасности: в тайге так много медведя; все эти причины с прибавлением нежелания потерять дорогое рабочее время заставляют чунаря продать товар односельчанину, занимающемуся торговлей и продать не за наличные деньги, а променять свой товар на городской. То же неудобство сообщения заставляет мужиков кредитоваться у этих торговцев, охотно дающих вперед товар по баснословной цене и долг этот взимается опять хлебом, скотом и т.д., в силу чего чунари постоянно состоят в неоплатном долгу у своих благодетелей, чему много способствует повальное пьянство, пустившее в Чуне глубокие корни и, к сожалению с каждым годом заметно увеличивающееся; тормозов к уменьшению этого порока в настоящее время не предвидится, а между тем, поощрения к нему встречаются на каждом шагу. Развитие беспатентной продажи водки кулаками и мелкие торгаши много способствуют увеличению пьянства в Чуне. Мелкие торгаши из Нижнеудинска и Канска часто посещают Чуну, служащую для них весьма выгодной дойной коровой. Эти пиявки в образе человеческом всюду рыскают по чунским селениям верхом на лошади с незаменимыми фляжками с боков седла и, легко поддевая на удочку простоватых чунарей, эксплуатируют их бессовестно и нагло. Мелкое торгашество – это коренное зло всей Сибири, разорившее целые поколения инородцев, приучившие их к пьянству и привившие к ним множество самых дурных пороков, успешно и с таким же влиянием процветает в Чуне. Искоренить это зло в настоящее время администрация не в силах, так как за отсутствием хорошей дороги она не в силах проследить деятельность этих эксплуататоров, кажущуюся безвредной для чунарей, так как будто бы облегчает с одной стороны возможность жителям купить товар, не тратя усилий в дороге, а с другой ослабляет деятельность местных кулаков, но как обходится чунарям это облегчение и конкуренция, можно убедиться, осмотрев торгаша, отправляющегося в Чуну верхом с флягами и мелкими товарами на несколько рублей, а возвращающегося обратно с грузом хлеба, с коровами и овцами и т.д. Также указанная причина объясняет в высшей степени отупение чунарей. В самом деле трудно поверить, чтобы народ, живущий почти безвыездно в тайге, вдали от жилых мест, мог идти прогрессивно вперед и, видя вокруг себя в продолжении целого столетия только одних эксплуататоров, людей безнравственных и развратных, предоставленный самому себе чунарь не брал с них примера и не привил себе множество дурных наклонностей и привычек… Есть еще одно важное следствие неимения хорошей дороги в Чуну, — это то, что последняя, как известно местной администрации, служит пристанищем для беглых арестантов и бродяг; сюда и без того не очень бдительное заседательское око редко проникает, а если проникнет в 3 года раз, то не достигнет желаемого результата и без содействия чунских властей, в интересах которых скрывать прибылых людей, в силу боязни за последствия, правительство не в силах будет пресечь это зло до тех пор, пока не будет проложена хорошая дорога.

Прискорбно сознавать, что указанные нами безотрадные явления в чунском крае вызываются почти исключительно вследствие неимения сообщения; как-то больно становится, что этот богато-одаренный край, могущий в продолжении многих веков доставлять благосостояние целым тысячам народа, крепко держится в руках небольшой горсти кулаков, тормозящих умственное движение, сосущих жизнь своих ближних и на чужой счет доставляющих себе прочное материальное обеспечение. А сколько в тебе, Сибирь, таких дивных уголков, таких перлов природы как Чуна? Во всех концах разлила ты неисчислимые богатства и нет уголка в конец обиженного твоей щедростью, а между тем народ – нищий. На твоих плодородных полях, в лесах дремучих, на золотом песке, в глухих деревушках поселились эксплуататоры-кулаки-вампиры. Грозно обнажили они свои железные когти, жадно раскрыли рты, поглотили все твои силы и народ сделали нищим… Но надейся, Сибирь, уже восходит над тобой новая золотая пора, чувствуется новым веянием и не дремлет карающая рука твоих деятелей. Сделанное из тебя гнездо взяточников и крючкотворцев зорится правительственной рукой; суровая воля и непреклонный «нрав» твоих кулаков рушится и отголосок этих благих деяний раздается в таких уголках, как наш округ… И на наших новых деятелей мы возлагаем большие надежды и думаем, что не далее будущего года займутся проложением чунской дороги, не требующей, как нам кажется, особенных трудов, усилий и затрат. На исправление дороги между Нижнеудинском и Канском ежегодно высылается несколько сот рабочих с лошадьми. Хорошо было бы, если лица, коим вверяются эти работы, нашли возможным отрядить часть своих людей на проложение дороги от Алзамая до Чуны, а из последней местные власти единовременно командировали бы как можно большее число крестьян, и таким образом скоро была бы проложена хорошая дорога и без особых затрат. Тогда, с проложением этого пути, положение Чуны должно измениться: падение кулаков и мелкого торгашества было бы не минуемо, экономическое состояние должно возвыситься, разом рухнет безпатентная продажа водки и товаров без свидетельств, а казна в свою очередь в силу этого приобретает ежегодную солидную сумму! При хорошем, умелом управлении этим краем можно влиять на умственное и нравственное состояние чунарей и на первых же порах необходимо было бы основать там ремесленную или сельскохозяйственную школу, часто посещать этот край священнику, окружному врачу и заседателю; словом, было бы только желание возвысить этот взысканный Богом край, а средства для этого найдутся.

Опубликовано 14 сентября 1886 года.