Онские и чунские селения.
Посещение онских и чунских селений и вообще за-ангарского края удобно только зимой; зима дает возможность проникать в самые дальние, самые глухие захолустья по Чуне и Оне. Ледяной покров служит единственным проводником по недоступным в другое время местам. Приходится делать громадные переезды, чтобы добраться от деревни до деревни: полусотенное расстояние считается там обыкновенным перегоном в одну пряжку; но знаменательнее всего переезд через чунско-мурский волок или горный хребет, в сто двадцать верст. В Рождественские праздники мы выехали из самой крайней на рч. Муре деревушки, в намерении добраться прямым путем, по суворовски, в один так сказать присест перевалить с Муры на Чуну. Не чего говорить, что такое удовольствие, в сорокоградусный мороз, могло быть совершенно не иначе, как при условии самого усиленного терпения; нужно было ехать по нежилым местам, лесом, горами и почти безостановочно. Достаточно сказать, что лошади на бегу задыхались; ни глаз, ни ушей у несчастных животных не было видно; все подернулось толстым «куржаком», у некоторых лошадей из ноздрей кровь показывалась. Ямщики в козлиных дохах и оленьих малохаях, как копны сена, сидели: один на козлах, другой на среднем коне – лошади были запряжены гусем; длинные бичи ямщиков, то цеплялись, за оглобли, то падали под полозья саней; в лесу царила неимоверная тишина; только визг полозьев, фырканье лошадей, да хлопанье бичей нарушали общую тишину; колокольчики заледенели под дугой. Но вот, первая перепряжка у высочайшей лесины в два-три обхвата толщины; у самого корня разведен огонь; около него греются ямщики, а подал их, стоят привязанные за сук, заледеневшие до копыт лошади, доедающие остатки брошенного им корма. И ямщики, и сбруя, и дуга – все заколело, большие усилия требовались, чтобы хоть как-нибудь наскоро запрячь дрожавшую на морозе тройку. Ямщиков было всего на всего, со старыми, четыре человека, два отправились назад, а с двумя я поехал вперед. Ну, что, подумал я, если здесь в этой глуши да случится такая же история, какая стряслась со мной однажды на подобной перепряжке на Ангаре, в 20 верстах от с. Кежемского! Мороз был жестокий; как вдруг, не доезжая несколько верст, передовой ямщик заохал, застонал и стал с коня валиться. «Ох! Тошнехонько! Сердце задавило!» — завопил он. Кое-как нам удалось его положить на кошеву, я сел на козло, а другой ямщик на коренника и таким родом дотащились до перепряжки, где сдали больного товарищам его. Такие случаи бывают не редки в этой суровой стороне. Истощение главнейшим образом вызывает подобного рода припадки, пища ангарских жителей до чрезвычайности скудна; надо удивляться, как они существуют и чем питаются, в особенности в посты. Однакож, на этот раз, все обошлось благополучно. На половине т.е. отъехавши 60 верст, я вылез из повозки; ноги мои отекли и я весь словно задубел; надо было немного поразмяться. Под небольшой горкой у ручья, поросшего с обеих сторон густым кустарником, вырыта землянка, имеющая не более двух кубических аршин вместимости; вход в нее служил дверью и печной трубой, на полу сложен из камней очаг, на котором можно было согреть в заржавленном котелке воды для чая. Интересная землянка есть серединный пункт, на котором съезжаются на перемену мурские и чунские ямщики, одни привозят, другие отвозят, смотря потому на чью сторону идут «соверник» или местный «барин». Чем дальше углублялся я в горы, тем становился труднее путь: глубокие рытвины, крутые возвышенности, густая чаща, повалившиеся деревья, обгорелые пни, все это затрудняло езду. Все эти скачки, прыжки, подъемы на горы, спуски с них, цепляния за пни и сучья не милосердно измучивают путника, побрасывая его из сторон в сторону; но вот мы взбираемся на самую высь, поперек нас она лежит каменной грядой, поросшей мхом и редким курчавым хвоем; у подошвы этой крутизны лежит, чуть виднеясь, первая чунская деревушка, на самом краю реки. Мрачная Чуна бежит между каменистыми, крутыми берегами; течение ее очень быстро, цвет воды с виду темный. Говорят и пишут о Сент-Готарде и других альпийских и карпатских высях, покрытых вечными глетчерами; зачем нам ходить так далеко; стоит отправиться вверх по Ангаре, Чуне и Енисею, чтобы наглядеться на свои Сент-Готарды и таежные глетчеры.
Чтобы проехать вперед и обратно пространство, лежащее по сторонам ангарского бассейна, как-то: по Чуне, Муре, Кове, Чадобце, Иркинее и Оне, надобно употребить времени, по крайней мере, около 2-х – 3-х месяцев, и то зимой, а летом многие из этих мест совершенно недоступны. По чунско-мурскому волоку, в хребтах выдаются местами лесные прогалины, покрытые редкой растительностью, — это следы лесных пожаров. Но вот еще волок, на прощанье с Чуной и ее населением, — Малеевский волок, расстоянием восемьдесят верст; он заканчивается Карабульским горным хребтом, с которого спуск ведет прямо в Ангару в д. Пинчугскую. Это в своем роде Шипкинский перевал. С самой вершины Карабульского хребта открывается вид на Ангару, вид дикий, гористый, лесной. Местность ниже Малеевского хребта, т.е. собственно волока, гораздо ровнее, но за то уж через чур таежная, все пространство этого волока заросло густым, высоким лесом; эти деревья точно упираются в небо, дороги по лесу узки, не ровны, среди дня солнца не видать; едешь, как будто каким-нибудь нескончаемым коридором. Еще несколько верст, и дорога стала подыматься в гору; лесная чаща постепенно редеть, растительность изменилась; вместо вековых лиственниц, высоких осин и елей показались пихта, сосна, лесные гиганты остались позади, сливаясь в одну сплошную темную массу. Мы выезжаем на ровную малеевскую возвышенность; ямщик дает коням отдохнуть; солнце уже садится, в воздухе становится потеплее, как говорится, отмегчало. По чистому блестящему снегу мохнатые пихты и пирамидальные ели красиво рассыпались группами, бросая длинные косые тени на разделяющие их снеговые пространства.
Ямщик на вопрос: далеко ли Малеева, отвечает: а вот на пригорке, в сосняке, и малеева!...
П. Б-цов
Опубликовано 24 мая 1881 года.