Татары западной Сибири.

В Сибири много особенностей. Одна из важнейших – это ее инородцы. Загляните в любой угол Сибири, — вы непременно найдете там инородцев. И немудрено: это коренные ее обитатели. Они не успели еще исчезнуть под напором славянской народности.

Инородцы разнообразны, как сибирская природа. От богатых торговых слобод, до плохих юрт остяка или самоеда, от мирных земледельцев до удальцов, живущих барантою; от обрусевших инородцев до объинородившихся русских; от исповедующих триединого до людей едва имеющих о божестве самое смутное понятие, — все возможные ступени гражданственности, все видоизменения человеческого быта.

Здешние татары тоже стоят внимания. Предки их участвовали в кровавых схватках сподвижников Кучума с товарищами Ярмака; потомки, впрочем, не отличаются такой бойкостью. Они смирно живут в своих деревушках. Едва ли в преданиях их сохранилась память о том, что такое были их деды.

Они теперь в большом переполохе. Прежде они считались кочевыми. Лет двадцать пять назад, кому-то показалось, что пора их сделать оседлыми, сделали их оседлыми, обложили всеми крестьянскими сборами, только оставили им прежнее управление. Жили они так несколько лет, накопили на себе большие недоимки, вследствие, усиленных налогов, но остались довольны своей судьбой. Вдруг услышали они, будто идет речь о том, что им нельзя так оставаться; что деревни их разбросаны между русскими волостями, что для удобства управления и для облегчения самих инородцев, нужно причислить их к русским волостям и уничтожить инородные управы. Чувство самостоятельности громко заговорило в наших татарах. Не хотим, говорят они, причисляться к русским, хотим оставаться как есть. Начались хлопоты, мирские сходы, совещания. Чего-то они не придумали. И языка-то русского они не знают, — хотя только пятилетние ребятишки не говорят по-русски, а некоторые говорят отлично, и вера-то у них другая, хотя разность исповеданий нисколько не мешает единству управления; и боятся-то они русских, хотя ныне, казалось бы уже нечего бояться. Наконец, они придумали остроумную штуку оставить отдаленные деревни и поселиться в куче, поближе, к нынешним управам. Тогда нельзя будет сказать, что у них черезполосица с русскими. А оставить дальние деревни это ничто иное, как деревянные юрты, нередко без оград и без служб. Хлебопашества у них нет, скотоводство самое ничтожное, да скот перегнать можно. С землями они охотно расстаются, лишь бы сохранить самостоятельность управления.

— Что же вам так неохота соединиться с русскими волостями? – ведь лучше будет, — спросил я одного татарина.

— Какое бачка, лучше. Нынче лучше. Русский народ, — сам знаешь, сердитый народ, тягощение будет, подвод больше гонять будем. Подати взыскивать строго будут, — голова приедет – кандидат приедет, — подай, скажут подать; а нет, так бить будут, морить будут. А нынче своя воля. Ну, приедет князь (этим громким титулом они величают своих волостных старост) – нечем подать отдать, — ну, рыба есть, зверь есть, — тот же князь у тебя купит, и занесешь подать; а нет, так подождет; знает, что взять негде. Мы народ бедный. Куда нам к русским волостям, дай Бог между собой как-нибудь справиться.

Значит, они особенно боятся русской строгости. Но это н единственная причина их отвращения от соединения в одну волость с русскими. Они боятся натуральных повинностей, — подводной и подорожной. Теперь они свободны от этих повинностей. Русские сами не хотят принимать их в раскладку; знают, что от этого будет мало толка. При том татары опасаются и увеличения денежных сборов. Русские обложены большими окладами земских повинностей, чем инородцы.

А татары действительно народ бедный. У иного есть лошаденка да корова. Хлебопашество у них самое ничтожное, а в отдаленных, северных деревнях и вовсе нет никакого. Только надежды, что на звериный промысел; только и пропитания, что рыбная ловля. Когда-то были они богаты, по крайней мере, сами они так рассказывают. У некоторых было порядочное хлебопашество, у других большое скотоводство. Но мне сдается, что это было только у некоторых, а масса народа оставалась в такой же бедности, как и ныне. Особенно обеднели они в последние 10-12 лет. Около 1850 г. сильные скотские падежи лишили их почти всех лошадей, а с ними и возможности заниматься хлебопашеством даже в такой степени, в какой оно существовало прежде. В тоже время начальство обратило внимание на то, что на инородцах, накопилось много недоимок, и принялось строго взыскивать их; часть недоимок взыскана, но инородцы в конец разорились. Впрочем, надобно заметить, что вообще татары беднели по мере того, как усиливалось русское население. Главным промыслом их все таки был звериный; но зверь постепенно уходил на север от наплыва русского населения, а промышлять его дальних местах у инородцев не было ни средств, ни охоты.

Не одну эту беду татары терпят от русских. Они жалуются, что русские запахивают их земли, рубят леса в их дачах. Мы народ смирный, русский народ бойкий, говорят они. Что станем делать? Обидят да и только. В некоторых местах, русские совершенно выжили татар и поселились на землях, издавна считавшимися в татарском владении.

В здешнем (каинском) округе считается семь инородческих волостей. Но что это за волости? В самой большой нет и двух тысяч душ обоего пола, зато эта волость растянута на протяжении 300 верст. В некоторых волостях, по двести душ обоего пола. – Деревнишки маленькие и бедные; в иной дворов восемь или десять. Некоторые деревни существуют только по названию: жители их давно уже разъехались по другим деревням. Население постепенно уменьшается. По 9-ой ревизии считалось до 5 тыс. душ обоего пола, — ныне только четыре с половиной.

И татарские деревни и езда к ним, имеют особенный характер. У татар еще сохранился березовый лес, который почти исчез в некоторых русских местностях. Потому-то наши крестьяне так падки до татарского леса. Этот лес недавнего происхождения. Есть предание, несколько похожее на поговорку, что белый лес здесь появился с тех пор, как белый царь воцарился, — т.е. со времени завоевания Сибири русскими. Если это предание справедливо, то березовые леса существуют здесь только третье столетие. – Дороги между татарскими деревнями очень узки и никогда не расчищаются. Ездят по этим дорогам обыкновенно гусем. Ямщикам в козлах в нагольном тулупе и мерлушчатой шапке наподобие тех, какие встречаются на некоторых портретах Ермака Тимофеевича, — на всю ивановскую кричит и машет бичом, а если его нет, то палкой, верховой на одной из передних лошадей, кричит еще пуще, и под этот крик и гиканье лошаденки скачут мелким галопом, а повозка подпрыгивает во все стороны, как сорока. – Березовые рощицы беспрестанно мелькают мимо; стволы деревьев, будто серебряные с чернью, кажется зимой еще серебристые от опущающегося на них снега. Иной раз повозка, ударившись о какой-нибудь пень времен Ермака и Мегмета-кула даст такого толчка, что в ушах зазвенит. Через десять, пятнадцать верст такой дороги показывается татарская деревня, с неизбежным минаретом посредине. Крик и гиканье усиливаются, лошаденки скачут веселее, повозка подпрыгивает еще шибче, как будто она ожидает конца своим страданиям. Появляется ряд избенок, частью без оград, частью без крыльц, или с земляными крышами между ними, в более зажиточных деревнях, гордо высятся два-три порядочных дома с тесовыми крышами. Но это роскошь, которую позволяют себе немногие деревни.

В этих порядочных домах моно найти и русские, даже голландские печи, и стулья и диваны; но в низ непременно найдется хотя одна комната на татарский лад, — с нарами вокруг стен, с ящиками вместо диванов, с чувалом (род камина) в одном углу. Зимой этот чувал топится целый день; от дыма иногда нельзя быть в комнате.

— А кто у кого научился делать земляные крыши, — спрашиваю я у хозяина – вы у русских, или они у вас?

— А кто его знает? Видимо мы у русских.

— Как же это? Ведь вы здешние старожилы. Русские после вас приняли.

— Да у нас прежде и совсем крыш не было. Так себе – чувалишка кой какой стоял. Ведь мы прежде дома совсем не жили. Все зверя гоняли, рыбу ловили. Только так, — день другой забежишь домой обогреться. Крыши недавно стали делать. Значит у русских научились.

Следовательно татары, еще очень недавно оставили кочевые привычки. Дома их были ни что иное, как деревянные юрты, они и теперь большей частью таковы, особенно в отдаленных деревнях. Потому-то татары и готовы бросить их без большого сожаления.

Татарские деревни вообще довольно правильно выстроены. Улицы в них широкие и прямые.

Образ жизни татар очень прост и доныне. Они едят ржаной хлеб, очень невкусный, потому что делают его без дрожжей. Остальной пищи, их я никогда не решался попробовать, хотя они меня уверяли, что в котлах у них варится говядина, а не лошадиное мясо. Но главная пища их рыба. Поэтому большая часть деревень находится при озерах богатых рыбой.

Убранство комнат ограничивается коврами у зажиточных, войлоками у бедных, да молитвами из Корана на стенах. У звероловов попадаются винтовки. К убранству должно еще отнести множество пуховиков, которые у зажиточных татар навалены грудами. Впрочем, на озерах много лебедей и пуховики ничего не стоят. Можно еще отнести к роскоши лисьи меха, да шитые злотом аракчины. У женщин есть шелковые наряды, есть серебряные украшения; но вообще они одеваются если не бедно, то просто.

Вообще татары, народ по преимуществу торговый; тщетны были бы все усилия сделать из них усердных земледельцев. Они могут еще вести сельское хозяйство в больших размерах, работниками, но не личным трудом. Потому-то, вероятно, у них сеют хлеб, большей частью, только богатые, которые могут нанимать работников. Впрочем, русские крестьяне говорят, что татары хорошие работники, — лучше русских, но ленивы; день-два проработает хорошо, а там некуда не годен. Я думаю, это оттого, что они бессильны и скоро утомляются.

В настоящее время, главная промышленность татар по прежнему – звериные и рыбные промысла. Я уже говорил раньше, что звериный промысел уменьшается от увеличения населения. Рыбный промысел, в некоторых местах, тоже уменьшился, потому что большие озера, доставлявшие прежде татарам значительный доход, поступили в казенные оброчные статьи. Ловля пиявок – также не последний промысел. Для некоторых бедняков это единственный источник дохода. Пиявки ловятся, иногда, очень просто. Залезет татарин в озеро, да и сидит себе там, пока всего его не облепят пиявки. Но обыкновенно их ловят на мясную приманку. Нельзя забыть еще один вид промышленности, свойственный исключительно татарам: это выделка чикты – род циновок из камыша. Чикта эта вещь очень не дурная; некоторые выделываются с особым изяществом.

Татары очень усердные мусульмане. В каждой деревне есть мечеть, иногда очень бедная. … В некоторых из этих листов меня поразило подражание христианским изображениям. Вот, например одно из них: на желтом листе черных фон, образующий крест. В средине креста, частью арабески, частью изображение руки Магомета, — очень употребительный у мусульман рисунок, — составляют нечто весьма похожее на наше суздальское изображение Знамения Божьей Матери. Расположение молитв в виде креста, — довольно общеупотребительная форма. Не думаю, чтобы это была одна случайность.

Молитвы обыкновенно помещаются в каких-нибудь рисунках. По рассказам мусульман, эти рисунки – рука Магомета и т.п. Видел я также рисунок, изображающий Мекку – нечто весьма своеобразное. Модно отличить только изображения мечетей.

Почти все татары умеют читать и писать. Некоторые из них, как заметно, очень любят чтение.

-Это, что за книги?

-Пророк Прекрасный Осип.

— Что же тут написано?

— Много написано. Пророк Якуб есть. – Написано как братья продали Осина, — в колодец спрятали.

— А дальше?

— Дальше не помню. Давно читал, забыл.

История Иосифа, — одно из самых поэтических библейских преданий. Мне кажется, что татары очень его уважают. По крайней мере, история эта издана с возможным великолепием: на прекрасной бумаге и очень красиво напечатана.

Далеко не так изящно издаются книги духовного содержания. По поводу одной из них у меня был презабавный разговор с ее хозяином.

— Что это такое? – спросил я.

— Это, по вашему, рехметика.

— Как же, я не вижу тут чисел? Прочитай-ка что-нибудь?

Он прочитал.

— Что же это значит?

— Не знаю – это не по нашему. Не умею перевести.

Книга как оказалось по справке, была на Арабском языке.

— А это что?

— Это тоже рехметика. Перевод той книги. Это по-татарски.

-Ну, прочитай тут.

— Он начал читать, но видимо затруднялся. Он выбирал места, но и выбранные переводил, довольно не ясно. Эти места относились к прославлению Аллаха.

— Как же ты сказал, что это арифметика? Тут совсем другое.

— Не знаю. По нашему рехметика. Князя спросить надо.

Призвали князя; он был в другой комнате. Князь – человек богатый, и считается грамотеем. Он объяснил, что книга, вовсе не рехметика, а сборник молитв: одна на рабском языке, другая – перевод их на татарский. Я не полюбопытствовал испытать искусство князя в переводе.

У другого татарина, я нашел целую полку книг. О какой не спрошу – все молитвы. Не знаю, действительно ли это так было, или татарин почему-нибудь скрывал от меня содержание книг.

Некоторые, но очень не многие татары, знают и русскую грамоту. Женщины тоже читают и пишут.

— Что за человек без грамоты? – говорил татарин, который так удачно назвал одну из своих книг рехметикой. Половина человека. Куда он годится?

Что же делают ваши муллы? Свадьбы венчают, хоронят?

— Как же. Книги ведут, все записывают.

— Где они венчают и хоронят? В мечете?

— Нет, дома.

— А большие пиры бывают на ваших свадьбах?

— Что такое?

— Пиры, пиры.

Татарин смотрел на меня с недоуменьем.

— То есть праздник, — пояснил я, — весело бывает?

— Нет, мало-мало. Вина пьют немного, — и то у богатых.

— А большой калым платят за невесту?

— А всяко. Каков жених. Богатый жених – больше платит; бедный – меньше. Вот, князь нынче женился – восемь сот рублей заплатил (ассигнациями).

Значит, в платеже калыма принимают в расчет не качества невесты, а состояние жениха.

— А видит у вас жених невесту до свадьбы?

— Нет, не видит. Потихоньку иной раз смотрят. Просит показать, чтобы невеста не знала.

— А правда, что у вас есть такой обычай: приятели жениха отнимают невесту у ее подруг.

— Нет, нету. Прежде было; ныне совсем отказано. Что тут хорошего, парни вместе с девками играют.

— А хорошо ведут себя ваши девки.

— Всяко ведут. Грешно сказать, чтобы все хорошо было. У всякой свой ум, живут как знают.

Впрочем, это маленькая клевета. Нравы татар вообще гораздо чище, нежели у русских крестьян.

Многоженство у них малоупотребительно. Редкие, и то богатые, имеет по две жены. Рад бы иметь много жен, говорят они, да силы (состояния) нет.

Женщины выполняют все домашние работы. Они носят покрывала, но никогда не закрываются ими. Они говорят по-русски, только очень дурно. Посторонний не добьется от них ни одного слова. Только старухи позволяют себе эту вольность, и то в отсутствие мужчин. Муж – глава в доме, при нем женщина безгласна. У некоторых, богатых татар есть для жен особая комната, в роде нарема.

В.

Опубликовано 28 июня 1860 года.