В тайге. Летние впечатления.
Ну, вот я, наконец, в тайге. Фу! Как хорошо. Высокие тенистые лиственницы, стройные как мачты, ели, величественные сосны. В лесу темно, хотя кругом солнечный день, веет прохладой, мы едем по опушке, тропинка только заметна для проводников, под ногами ковер прелестных зеленых папоротников; выехали в какую-то топь, верховые лошади жадно хватают зонтичные растения и сочную траву; наклоняя головы, они оттягивают поводья всадника, который постоянно должен держать коня в дисциплине. А вот и в болото попали, едем по жердочкам, лошадь оступается, каждую минуту ее нужно поддерживать поводом. Стебли растений выше лошади, у нас видны только головы в разноцветных башлыках, лицо закрыто сеткой, это убор от москитов и комаров. Оригинально, точно черкесы или запорожцы пробираются на конях! – думаю, улыбаясь я, смотря на наш кортеж. На поляне легкая рысь, в лесу сдержанный шаг, а кругом безмолвие пустыни, величественные деревья, царственная тишина.
Я чувствую себя превосходно на тощем, но бойком крестьянском охотничьем коне. Немного только странно, меньше месяца, недели две-три назад, как я гулял еще в Петербурге по Невскому в галошах, в кашне, недавно еще встретил гулянье в «Аркадии». Все еще так живо: музыка, электричество, острова, дача, но вдруг я в глухой, глухой тайге.
Как это случилось, я не успел даже сообразить, отдавшись просто личному влечению и порыву. Взяв себе отпуск из Петербурга, проехав до Перми на пароходе, далее по железной дороге, затем совершив плаванье по Оби, я очутился на торной сибирской дороге в Восточную Сибирь между Томском и Красноярском. Скачки в кибитке утомили, я остановился для перепряжки лошадей в какой-то деревне, за ней синела темная старая знакомая тайга, меня потянуло к ней, я любил ее с детства. Экипаж мой окружили добродушные сибирские ямщики.
– Охотитесь ли в тайге? – спросил я.
— Охотимся на сохатых, на коз.
Я расспросил об охоте, рассказы разожгли меня.
— А далеко надо ехать – посмотреть на ваши ямы, куда вы лосей, да сохатых загоняете?
— Пустяки, барин!
— Однако, сколько?
— Пустяки, сотня с небольшим верст!
— Ого-го!
— Ничего, рукой подать, — отвечали наивные охотники, привыкшие к расстояниям.
— То есть как же рукой подать?
— Да вот две станции в сторону на лошадях ты сделаешь, вот шестьдесят верст и нету.
— Ну, а дальше?
— А дальше верхом, утром выедешь, а вечером приедем к балаганам.
— И верхом, говоришь, по тайге?
— Да, что тайга! Теперь любо по тайге проехать, может сохатого увидим.
В самом деле, что такое провести сутки верхом – пустяки, подумал я, как человек бывалый.
В полчаса мы сговорились с охотниками-компаньонами, условились в цене за экскурсию, напились вместе чайку. Экипаж свой я оставил у писаря, а мы отправились в тележке тройкой, чтоб сделать скорее путь.
Один из охотников был высокий плечистый богатырь, лет 50-ти, но по виду 30-40 летний колос, он держал старую сибирскую винтовку с рогулями-подставками. Другой был крепкий, как слитой, из меди парень, не раз бивавший уже медведя и третий только был тщедушный, испитой мужик, которому возраст было определить трудно.
— Неужели и этого возьмем? Он, кажись, у вас хилый!
— Что вы, барин, да он настоящий таежник, завзятый охотник, надежный человек.
Ну идет! Мужики засуетились, сладили телегу, лошадей, кто бегал с бочонком, полоскал его, потом бегал в кабак. Я торопил.
Здоровые легкие кони скоро понесли нас в тележке по проселку.
Через несколько часов мы были в последней деревне около тайги. Я ночевал в маленькой, но чистой избушке. Старуха поставила самовар, дала прекрасных сливок, жалуясь, что «медведи только скотину обижают». У крестьян был пшеничный хлеб, дали мяса, даже курицу изжарили. Чего лучше! Я отлично уснул, сделав 60 верст в тележке, и встал в 4 часа утра. Охотники уже седлали лошадей, сзади виднелись мешки и тюки. Таежники заложили халаты в шаровары, причем ноги представляли у них род бревен, на ногах были обутки, неуклюжие сапоги, на груди были пороховница круглая крестьянская, мешочки с пулями, палочки, мерки роговые, шило и масса мелочей. На поясе был нож, у каждого сзади рогатая винтовка, — точно охотники ехали с вилами на покос. Я осмотрел лошадь, седло и, закусив на дорогу, к 5 часам вскочил на седло, торопясь изведать давно ожидаемое удовольствие. Солидно, осмотрительно вскарапкались на коней охотники.
— Барин, подтяни чембур-то! – делали наставление мне мои новые товарищи.
— Конь добрый, таежный – поощряли они меня. Так мы очутились в тайге. Ее обаяние, повторяю, на меня стразу подействовало; несущийся запах трав с лугов, смолистый запах хвои ласкал обоняние. Кругом переливалась зелень: то темная совершенно, то сменялась веселыми березняками и лугами с ковром весенних цветов. На нежно голубом, ясном, прозрачном небе «лениво таяли облака», как говорит поэт. Чем далее, тем местность становилась девственнее, полная зарослей, свалившихся стволов, гнилушек. Лес здесь умирал естественной смертью. Местами обнаруживалась гарь. На этом пространстве опустошенном пожаром, стояли еще местами пни, кое-где почва лежала под пеплом.
— Что у вас часто горит тайга? – спросил я спутников.
— Часто, вот это недавно, а вот там горела в прошлом году, — указал на горизонт охотник.
— Отчего же горит?
— Ээ отчего. Горит от грозы, а то подпалит и наш брат охотник.
— Зачем же? Ведь вы зверя лишитесь, выгоните.
— Да известно, но иной поленится костер-то затоптать, а тут после него ветер и разгонит огонь. А пойдет она пластать, кто ее удержит.
— И не тушите?
— Да где ж тут тушить! – подивился моему вопросу охотник.
В самом деле, тайга горит на сотни верст, в а соседях две деревушки с двумя десятками семей.
— Когда выгорит и конец, али дожди пойдут, прекратится огонь.
Мы выехали на прогалину, где пошел малинник.
— Вот место-то любимое ему.
— Кому?
— Да косолапому. Гляди-ка Митюха, ведь, однако, он проходил, ишь кусты обломаны. Лакомился, да и недавно, парень! – охотники узнавали след. – Ах, паршивый! Вот бы его теперь не встретить.
— Куда, он где-нибудь теперь верст за пять тешет! – сказали, улыбаясь охотники. Они знали, что медведь не будет ждать, он странник тайги, вольный вояжер.
— А помнишь, как в прошлом году Васютку медведица-то отчекрыжила, — ведь шесть недель лежал.
— Люта! – ответил коротко другой. Я стал расспрашивать, что было. Каждый из охотников не раз бил медведей и поэтому рассказы были обыденны, лаконичны. Изредка при неудачном выстреле медведь пускался бороться и калечить охотника, но это уж сплахивал охотник.
К полудню мы достигли таежной пасеки (пчельника). На берегу ручья, среди веселого березняка, за оградой из жердей торчали ульи и миниатюрная избушка. Нас встретила какая-то фигура в грязной рубахе. Это был отставной солдат и при том безносый. Мы выехали на пасеку на отдых. Пасечник тотчас отправился за свежими сотами и предложил мне посмотреть, как будет подрезать. Я выразил опасение и надел сетку.
— Нет, ты не бойся, смотри, какая она смирная, — говорил солдат, откупоривая в колодке отверстие. Пчелы зажужжали, десятки и высыпали, но солдат брал их руками, бережно перекладывал, они ползали по руке, по его шее. Меня всегда удивляла эта смелость и привычка пасечников, мне казалось это просто фокусом, так как я не допускал мысли, чтобы пчелы не жалили, когда забираются к ним в улей. Но они не жалили, а только беспокоились и суетились.
— Один живешь? – спросил я пасечника.
— Один, сударь, да что! Ведь здесь хорошо, весело; смотри какое место, лужок, ручеек. И ни одной жалобы на скуку, на уединение.
— И безопасно, не кому обидеть?
— Кому же? Людей нет кругом, а зверь, я его «кремневкой» запугаю.
Напившись из медного чайника чая и усладившись сладкими сотами, полученными, однако, от весьма нечистоплотного и безносого солдата, мы направились далее. Тайга становилась гуще.
— Скоро ли доедем? – спрашивал я.
— А вот смеркнется доедем.
Скоро наступили сумерки, повеяло сыростью, мы пробирались среди деревьев, покрытых мхами, в ложбинах журчали холодные ручьи. Было дико, неприветливо. Еще час, два езды и мы забрались в настоящую трущобу. Было темно и я видел только окружающие меня гиганты-деревья с фантастическими очертаниями, простирающими ко мне руки. Ну вот и балаган наш! Я рассмотрел маленький навес, покрытый берестой. Запылал костер и осветил наш приют, в балагане был свой сервиз: берестяные ковшички для питья, даже ложки с ручками из обтесанных прутьев. Кони спутаны, костер играет пламенем и бросает искры фейерверка, когда кидают свежий лес. Над костром уже греется чайник, привешенный на наклон жерди. Пахнет разложенным близ куревом из гнилушек. Вблизи лошади отмахиваются от комаров хвостами. Помню передо мной парня в сетке, как в маске, сидящего около чайника; фигура его в эту минута живописна. Усталость, однако, одолевает, все кажется как в тумане, я глотаю наскоро чай из какой-то жестяной посудины и, не дожидаясь ужина, который готовили себе охотники, начинаю дремать, закутавшись в легкий полушубок. В тайге вечером очень свежо. Изредка перед моими глаза мелькает костер, там освещенный столб, высокая фигура охотника-старика, винтовка подвешенная на сучке балагана. Своеобразной поэзией веет эта таинственная ночь в недрах дикой тайги. Ни звука кругом. Усталый я забываюсь здоровым мертвым сном.
На другой день, встав утром, я побродил с охотниками, осмотрел ямы, нарытые дл ловли сохатого. Около части леса была сделана ограда с воротцами для входа зверя, у другого конца ограды два-три входа, но здесь-то и были нарыты ямы больше сажени в глубину, сверху они были замаскированы хворостом и землей. Сюда-то и попадал сохатый. Сначала он шел по загороди и, наткнувшись на воротца, торопился выйти, но попадал в волчью яму. На дне ямы в виде колодца обыкновенно стояла вода. Зверь, попав, не мог выскочить; он бился, употреблял усилия и под конец истощал свои силы в холодной воде. Смерть была мучительная. Я как бы видел этого гордого зверя с ветвистыми рогами в предсмертной борьбе. Осмотрев место охоты и побродив по тайге, убив несколько тетерь, я совершенно был удовлетворен и предложил возвратиться. Прощай, родная тайга! Спасибо за те минуты, когда чувствовалось у тебя хорошо, вольно и спокойно.
Н. Семилужинский.
Опубликовано 7 августа 1888 года.