Странник на золотом озере.
(Из путешествия по Алтаю).
Величественные девственные леса покрывают весь юго-восток Томской губернии, они тянутся по всему Кузнецкому и восточной части Бийского округов. Здесь начинается пустыня, перед которой еще останавливается русская колонизация. В 1880 году, мы двинулись в эту пустыню. Проезжая по лесным тропинкам этих дебрей, мы были приятно изумлены разнообразием растительности. Осина, береза, рябина, тополь, черемуха перемежались в пестрой зелени. Когда из долины р. Наймы, цветущей и покрытой сочными травами, мы совершили через горы перевал к Паспоулу, нас окружили огромные кедры, травы папоротника и репей, которые поднимались выше роста человека, сидящего на лошади. Дикий хмель обвивал деревья, подобно лианам. Среди кедров и сосен разрастались рябина, акация, бузина; кусты черемухи, смородины, малины, свешивали гроздья своих ягод. Местами выступал чистый лиственный лес. Когда мы поднялись на перевал, нас окружали прелестные парки из тополей, берез, сосен, зелень была свежая и сочная, эта зелень живописно сбегала по склонам. На вершине перевала шел дождь и мы увидели радугу, опрокинувшуюся аркой, опершейся на соседние горы, вдали синели вершины хребтов и выдвигалась сопка одной из них – величественного Чаптагана. По дороге к Телецкому озеру среди черни, мы следовали по узкой и грязной тропинке, которую заграждают бурелом, колоды, ручьи, иногда каменистые болота, так что всадник должен преодолевать различные препятствия.
Чудное волшебное озеро, которое с трудом достигают путешественники, но достигнув которого они испытывают неимоверное наслаждение неожиданных впечатлений, однако еще не появлялось перед нами, оно было скрыто от нас декорацией гор и темными лесами.
Мы находились в небольшой деревушке на отдыхе с мыслями и мечтами о дальней шем путешествии. Мысли наши бродили около заколдованного озера. До сих пор это озеро пустынно и над ним витает только миф и таинственная легенда.
«Когда-то на это пустынное озеро зашел человек, рассказывают инородцы, он был голоден и искал пищи, но людей не было; в руках этого человека был огромный кусок золота, но золото было бесполезно в этой пустыне и он не мог на него купить нескольких зерен ячменя. Тогда этот голодный человек, поняв все бессилие металла, доведенный до отчаянья, в бешеной злобе бросил драгоценный кусок в темные воды глубокого озера и проклял его». Миф этот, полный своего философского смысла, объясняет название Золотого озера или Алтын-Кёль. Мрачные дикие скалы до сих пор негостеприимны для человека. Над ними как будто стоит еще тень несчастного скитальца, подобно брокенскому призраку блуждая в туманах.
В 18 верстах от озера находится однако небольшое миссионерское селение Кебезень с жалкими избами и шалашами крещенных инородцев, здесь же помещается церковь и дом миссионера, почтенного старика, который кроме духовных врачеваний лечит окружающие население от зобов, давая настой грецкой губки. Этот первый оседлый стан переполнен сбродным людом: торгашами, обруселыми татарами, разными спекулянтами и хищниками черни, здесь же живут некоторые русские рыбопромышленники, ловящие на Телецком озере прекрасную рыбу, давно известную по вкусу, но доселе неопределенную наукой. Зовут эту рыбу «сельдью», но на самом деле это не сельдь, а Бог знает что! Словом рыба вкусная, а до остального нам дела нет. Кебезень это последнее селение по направлению к Телецкой пустыне, но и до него добраться надо совершить экспедицию, перебираться через лесные тропинки верхом, изредка останавливаясь в жалких деревушках инородцев. Среди прекрасных плодоносных долин гнездятся только местами пасеки (пчельники) и отважные пасечники борющиеся с медведями. В большинстве же все пространство еще покрыто молчаливыми лесами, высокими мохнатыми сопками, бурными горными реками и производит подавляющее ощущение дикой природы.
В Кебезени мы чувствовали себя уже совершенно отчужденными от мира. Завтра мы будем в совершенной пустыне вдали от суеты, от житейских волнений, от горьких житейских драм, измучивших душу. Пора дать отдых нервам! В это-то время, когда мы смотрели на эти синеющие вершины гор, постепенно уходившие в туманной дымке и легко тронутые фиолетовыми отблесками, когда мы любовались на тихое движение пурпурных облаков, как ожерелья обнимавших вершины и пики, прислушивались к бурливому рокоту несущейся горной реки и отдавались новому живительному чувству, предчувствую влияние великой врачующей природы, в это время, как бы по следам за нами, до нашего слуха еще раз достиг крик жизни.
Жители маленькой Кебезени гуторили и таинственно передавали необычайное событие, которое услышали и мы. Оказалось, что около деревни взят был неизвестный, беспаспортный, который сам явился и предъявил о своем существовании. Он объявил сверх того, что у него украден паспорт и деньги. Рассказ его возбудил крайнее недоверие во всех жителях и личность казалось подозрительной.
Слушая эти рассказы я думал, кто бы мог забрести сюда. Авантюрист, мелкий спекулянт, искавший наживы среди простодушных дикарей-инородцев, или известный в Сибири бродяга, проторяющий себе путь с Нерчинска, в далекую, но милую ему Россию? Но что его загнало сюда? Бродяжеский тракт в средине людной, заселенной Сибири, бродяга смело идет по сибирским деревням и питается подаянием хлебообильных сибирских сел. Если это сбившийся с пути путник, в таком случае положение его здесь безотрадно!
Во всяком случае, в виду общего внимания я желал его видеть. Приготовляясь встретить беглеца и ожидая фантастического рассказа, на что весьма способны ссыльные, я готов был приняться за раскрытие обмана и помочь жителям разъяснить загадочное происшествие. Жители уверяли, что на пустынной дороге, вблизи мирных инородцев не могло быть совершенно у него кражи. Я также знал, что инородцы честны и страшатся хуже всего подобных обвинений, зная тяжесть следствия. Заседатель сюда даром не приедет. Симпатии мои были во всяком случае не на стороне неизвестного.
Недоумение мое увеличилось, когда я узнал, что незнакомец явился не один, но с мальчиком и лошадью. Когда его привели ко мне, я был озадачен его видом и фигурой и скоро узнал знакомый тип, не оставляющий никакого сомнения.
Несколько не складная и как бы растерянная фигура, лицо простодушное, почти глуповатое, взгляд открытый, но упрямый, признак настойчивого характера, нескладная, тугая, с трудом выжимаемая речь, русая голова, крестьянские согнутые рабочие руки, следы долгого пути на ногах, в лице спокойствие, покорность и в то же время какое-то изумленное выражение и еще неостывшее недоумение перед случившимся. Подле стоял ребенок лет 12 с покорным тихим лицом.
— Ты новосел, переселенец российский? — пояснил я.
— Мы-те, мы россейские, точно… да вот у нас паспорт…
— Погоди, как тебя занесло, милый человек, сюда в эту трущобу?
— Да мы местов под пчельник искали, будто тут места хороши, да и покосить бы маленько…
— Где же вы жили, откуда ты попал сюда?
— С Беи, из Енисейской волости, из Пильны, там два года жили, да вот говорят тут пчельники… да и покос.
— Как же ты с мальчишкой пасеку хотел устраивать? Много ли у тебя денег было?
— Пятнадцать рублев, да пашпорт в узелке значит, мы с мальченкой у речки пить стали, мальчонко-то говорит: — Тятька, подем выше пить, тут поганый татарин пил, ну, мы пошли, а узелок-то на кочку положили. Поехали. Мальчонка говорит: «Тятька, узелок взял?» Я хватился, воротились к речке, платка нет, в платочке пашпорт, пятнадцать рублей было… Спрашивали татарку на покосе, говорит не видала, а мы тут значит на кочке и оставили…
Сколько я не расспрашивал, все выходило одно, то же подтверждал мальчик, отдельно спрошенный. Для меня совершенно не понятна была только эта небрежность, почти беспечность к самому дорогому имуществу.
— Скажи пожалуйста, ну, зачем, ты нес деньги и паспорт в платке, разве ты не знаешь вашего крестьянского обычая в мешочек зашивать да на вороте под рубахой держать. Вот я барин да и то по вашему выучился делать, потому надежнее, видишь у меня мешочек на шее. Правду ли ты говоришь? Как же ты узелок этот в руках нес?
— Так в руках и нес. Мальчишка говорит клади, тятька, на кочку, пойдем пить выше, татарин пил, — мы и пошли…
Так я более и не мог ничего добиться. Близ лежащий покос оказался вдобавок Зайсана, инородческого родовича, начальника, человека богатого, и его сноха работала на покосе. Зайсан, узнав о подозрении, даже плюнул в мужика. Кебезень и ее жители также не доверяли его рассказу и возмущались. А между тем несомненно, что новосел не обманывал. Это было олицетворение простодушия. Какая-то не постижимая случайность произошла с ним, какое-то фатальное несчастье преследовало его.
Положение новосела было между тем критическое. Хотя он явился истцом, но как беспаспортный, находился под арестом, ему предстояло быть возвращенным за 100 в. в деревню, а потом может быть в Россию на местожительство.
Между тем новосел как будто не понимал своего положения.
После всех расспросов, препирательств и брани с Зайсаном-инородцем, он вдруг обратился ко мне с таким наивным, заискивающим взором:
— Ваше благородие, позволь мне поробить здесь пока, я бы им на покосе помог, деньжонок заработал… да и местов подыскал… Позволь!
Наивность была поразительная.
— Любезный друг, спроси у них, пустят ли они тебя, ведь ты вооружил на себя все население, с Зайсаном поссорился, а земли им принадлежат. Да наконец ты даже без паспорта.
— Позвольте поробить!.. слышался один ответ.
Сколько я не убеждал переселенца, я видел один упрямый взгляд, подтверждавший решение во что бы ни стало «отыскать место».
Стремление переселенца, его юридическое положение и отношение к нему окружающих, все это составляло такой гордиев узел и такую кашу, какую я привык встречать в наших колонизационных делах.
Я лег спать, мечтая о выезде завтра в пустыню, но судьба переселенца не выходила из головы. Ведь надо же было этому пионеру колонизации забраться в эту трущобу, где мы, русские, с XVII стол. (первый поход боярского сына Сабанского был в 1663 году), то есть со времени похода Сабанского не могли поставить ни крепости, ни основать русского поселения, кроме жалких татарских хижин.
Сколько административных усилий было напряжено. Команды посылались, начиная с Шпрингера и казачьи линии проводились, от Сайдыба по Бии пробовали дорогу пролагать, на Телецкое озеро при генерале Капцевиче казаков садили и магазин для рыбы строили. Ничего не привелось: магазин разрушился давно и озеро пустынно, дорог по прежнему нет.
И вот пришел настоящий работник, виноградарь, истинный завоеватель, земледелец с упорным трудом и мускулистыми руками. «Дайте поробить!» Что же мы с ним сдедаем? А что как мы его отправим назад? Какое фатальное недоразумение! Какая ужасная судьба!
С какими средствами и силами наконец явился сюда этот отважный завоеватель? Убогий, в одной рубахе и зипуне, на худенькой лошаденке, с ребенком на руках, один в глухих лесах, в грозной пустыне. Явиться при таких средствах разве это не героизм, равный безумию. Он явился не зная условий существования, в незнакомую среду, в селение где свили себе гнездо только «хищники черни» и эксплуататоры инородца. Явился с девизом «Позвольте поробить!» Он пришел может быть преждевременно, как везде, проторяя дорогу. И тем не менее это все-таки настоящий завоеватель, это сила, он оснуется когда-нибудь здесь и будет ему принадлежать будущее, будут принадлежать леса и дебри. Недаром он шел из Воронежской губернии без средств, прося по дороге только «поробить». Прошел всю Россию и Сибирь и основался здесь. Такой человек не умрет с голода нигде. Везде нужны руки, везде «надо поробить» — это его вера.
Да, это не брокенский призрак Телецкого озера – не несчастный с куском золота, незнающий что делать с ним в пустыни. У этого нет золотого слитка, но золотые руки. Он не погибнет, не проклянет эти берега, потому что сумеет бросить вечное зерно в почву и взрастить колос. Это дороже золота!
В смутных грезах мне виделся уже не убогий мужичонка, но титан русский народ, пробивающий упорно путь себе через леса и урманы на заколдованное Телецкое озеро.
Мать-пустыня! Когда же, когда, ты дашь приют этому труженику!
Н. Ядринцев.
Опубликовано 1 апреля 1882 года.