Онские и Чунские селения. Часть 2.
Онские и Чунские селения когда-то, славились изобилием пушного зверя пред всеми прочими звероловными местами енисейского и каннского округов. Онская чунская белка, соболь и лисица отличаются и по сейчас, лучшими качествами. Здешние меха темные, пышные; здешние звери называются «каменными», вследствие того, что добываются в хребтах, в горной тайге. Туда, в это пушное царство, каждый год, бывало после Николы енисейское купечество посылает своих «молодцев», а иногда и само отправляется за закупом пушнины. Крестьяне заполучив от коммерсантов за рухлядь деньги, или копили их, или приобретали на них принадлежности охоты и необходимые по хозяйству вещи; денег девать было некуда, кабаков в Оне и Чуне не было; торгаши с мелочным торгом тогда еще по деревням этих окраин не разъезжали, лавок и в помине не было; об «офенях» никто никакого понятия не имел. Словом, тишь да гладь, да божья благодать тогда царили в этой далекой глуши.
Теперь все изменилось. Новизна проникла и в эти непроглядные места, и там теперь все начинает складываться на городской манер: в центральных местах, как например, в с. Петропавловском, на Чуне и Шилоевском на Оне, есть мелочные лавки, а о питейных нечего и говорить: их теперь разве на луне только нет. Чунские и Онские селения мало по малу стаи украшаться вывесками – то питейной, то мелочной торговли; непочатый край начинает знакомиться, с чудесами русской цивилизации. Там, где прежде за большую редкость было увидеть за столом у мужика простую водку, где праздничное время проводилось в мирных беседах старичков на крылечках и в играх молодежи, где на свадебных пирах мед и пиво составляли верх роскоши, там теперь сивуха заменила все: тихие беседы превратились в буйные оргии одуревших от зелена-вина мужиков-звероловов; хороводы сменились вечерками, на которых дурит пьяная молодежь; редкая свадьба проходит без того чтобы кто кого не зашиб насмерть, или кто либо из гуляющих не опился вином, или не проворовался, или не окалечился.
Водка сильно пошатнула, в последнее время, благосостояние онского и чунского населения; долго оно охранялось от этой язвы и своим естественным положением, и своей отдаленностью и малодоступностью; но время перешагнуло и через эти преграды. С водворением в этих краях кабака, обыкновенного улова пушного зверя хватать уже не стало на обыденные потребности чунцев и онцев, а это вызвало усиленное преследование зверя; но чем более выказывалось в этом направлении энергии со стороны охотника, тем более зверь стал уходить в глухие места. Теперь и на Чуне и Оне стала в цене белка; прежде лет 25 тому назад, покупалась она 3-5 коп. за штуку, а теперь 12-15 на месте; соболь тоже вместо 3-5-7 рублей он уж теперь доходит до 10-12-18 руб. там.
Как винная, так и всякая другая торговля в онских и чунских селениях производится по возможности упрощенно, на дому. Такой способ коммерции надо полагать вполне соответствует местным климатическим и общественным условиям: постоянный холод и непривычка мужика входить куда бы то ни было с порожнего крыльца, а также незнакомство его с употреблением новейших мер и весов побуждают коммерсанта этих мест держаться более патриархальных в этом случае приемов, мерят с прибавкой: «шаг вперед, а два назад» и весить с «походом» по тяготеющей и без того к «долу» весовой чаши, а чаще всего допотопный безмен и мера с выпуклым дном относят посредническую обязанность в обмене продавца с покупателем.
Онская и Чунская «чудь» в полном смысле слова живет, по пословице, «в лесу» и «молится колесу». Окруженные со всех сторон дикой природой, обираемые кругом кулаками-торгашами онцы и чунцы коснеют в самом грубом, непроходимом невежестве. Но при всем том слишком тот ошибается, кто бы вздумал уверять, что люди эти не в силах сознавать своего настоящего некрасивого положения; напротив редкий их них не знает, что есть на свете люди – ихнего, значит, положения – крестьянского, но которые тем не менее далеко не так, по-свински живут. И все они – чунцы и онцы – по всей вероятности смыслять, что если бы у них ни глушь была, то не стали бы эти непрошенные гости стягивать с них последнюю копейку посредством известного аршино-передергивания. Онец или Чунец чувствует, что если бы он считался «Чудью», то иной целовальник не рискнул бы так нагло и открыто употреблять с выпуклым дном «крючок» и сдобривать так называемую «специалку» мохоркой или стречновым перцем для пущей крепости, взамен недостающего алкоголя.
Не видевши описанных мест, нельзя уяснить себе ни того бездолья, ни того безлюдья, которые бросаются в глаза каждому посетившему их. Местные торгаши кабатчики так удобно пригрелись там, так искусно обставили в свою пользу все местные интересы, что в настоящее время купцам вообще ездить в Онские и Чунские селения представляется не нужным, потому, что единственный промысел, продукты которого привлекал их прежде, теперь весь находится руках пришедших благодетелей. Всю пушнину заблаговременно, так сказать, «на корню» скупают «володетели» у мужиков-звероловов; теперь уж с «имя» с этими володетелями края надо по «эфтой» части вести дело. Так и поступают ныне енисейцы: закажут, например, на Ону и Чуну таким-то, доставить тогда-то, столько-то, цена такая-то, а уж «иен да-ста-нет!..». Об утрачившемся в глухих сибирским местах кулачестве и мироедстве много распространяться, пожалуй, было бы излишне, если бы не пришлось оно так себе, к слову; обо всем этом редко кому неизвестно; достаточно припомнить те сведения, которые в разное время были сообщаемы в этом отношении об Нарымском, Березовском, Богучанском краях; как в последних терпят от названных хищников обездоленные инородцы – остяки, тунгусы, на которых сибиряк смотрит, как на «тварь» и на которых, стало быть, «небогопротивно» охотиться, как на белку, так точно здесь на Чуне и Оне достается от тех же ловцов – человеков зверолову мужику.
Не от одних этих ловцов плохо приходится онцам и чунцам. «Комиссары» обходятся ему едва ли не тяжелее. Об одном комиссаре так рассказывают, между прочим: проведал он о «сытом» здешнем мужике. На что ему, чалдону, рассуждал про себя комиссар, такое богатство; куда ему с ним? Не запаршивел бы, как овца, которую долго не стригут?
На Ангаре, на островах, тамошние жители помногу ставят сена, сбывая его очень выгодно на золотые промысла. «Сытый» мужик отправил большую партию, «связку» возов с сеном на «Удерей» и сам отправился за ними для расчетов.
Получил мужик расчет и летит на радостях домой, зашив полученные за сено червонцы в самые преисподние; летит и думает: ну, теперь, кабы еще раз в тайгу сходить, и там рекрутчину отбыть, и паном заживу. Но, увы, не суждено было исполнится мечтам мужика. Подъезжая к дому, мужик издали увидал что-то не ладное: у двери десятники, ходя взад-вперед, потаптывают снежок, поковыривают, от нечего делать, пальцами; он во двор, а к нему на встречу сам господин комиссар, а за ним – «каменный зверь» черноватый «волостной». У мужика дух захватило, ажно на сердце похолонуло. Чего тако доспелось? – недоумевает мужик; но ему не дали много рассуждать и увели под караул. Долго не видевшие света «крестоватики», полученные за сено «столбушки» черные с искрой, собольки, все теперь пошло прахом, все переписали и увезли к «барину» туда же потащили и мужика. «Хозяйку» бросило в «немочь», к ней приставлен караул. Дети, работники и вся семья «сытого» мужика приуныли; даже скоту некому корма дать. Чего тако доспелось? – робко спрашивают друг друга соседи. А кто знать! – тупо отвечают другие. Сказывают «ходоки» будто мертвую руку нашли под забором у Афонасича… Сидит мужик неделю, сидит месяц. Скоро и Пасха: никто к нему не идет, ни о чем не спрашивают. Наконец-то привезли «хозяйку»… Ну вот, что, голубушка, ей «барин» говорит, с кем грех, да беда не случается; ты, говорит, не пугайся, дело не в страхе, а в деле, и чтоб оно короче было, — грех пополам: мне припечатанное, а тебе уж с мужем свобода… На том и порешили, предав вечному забвению злополучную руку, которая, говорят, от какого-то анатомированного была приобретена. Давно уж это дело было: почитай более двух земских давностей с тех пор прошло, а предание и посейчас так живо, так свежо, как будто бы все это на днях случилось.
П. Б-цев.
Опубликовано 25 января 1880 года.